– Да. Где орудие стояло, там и похоронил.
– Знато б дело было… Я тут всё облазил. Всё тут тогда стояло в целости и сохранности. Пацаны куриловские в войну играли… У одного танка, вон там стоял, пушка действовала, башня вращалась, так они все снаряды выпустили! Вон туда шмаляли, весь лес исковеркали! Фулюганы! Отцы-то на фронте, а они тут… ти-их… Те-то, остальные, горели, а этот только подбит был. Накурочили вы их тут лихо… Вся Казатчина в железе была. Там, возле Курилова, ещё несколько танков стояло.
– Это уже не наши. Когда они стали прорываться, налетели «горбатые». Утром, немцы только пошли, только успели развернуться, штурмовики сразу их, по фронту, и накрыли.
– Штурмовики нас здорово спасали. Они и под Прохоровкой дрозда им врезали. Так что, я думаю, искать нам твоего замкового надо вот тут. – И старшина уверенно топнул ногой. – Камни лежали вон там, полукругом. А тут, видишь, и впадинка есть.
– Копна тоже стоит во впадине, – заметил Пётр Георгиевич.
– Где? А, да. Есть и там впадинка. Эх, голова моя садовая! Я ж самый главный инвентарь дома забыл! И приготовил же, отлил… За диван сунул и забыл там. Бутылёшку. Походную свою, рыбацкую.
– У меня есть бутылка хорошей водки. – Пётр Георгиевич похлопал по чёрной сумке. – Специально взял. Надо, думаю, взять. Не найду своего друга фронтового, а за упокой души его и всех ребят наших, кто тут остался, выпить все равно надо.
– Правильно, – сказал старшина. – Им-то, нынешним, разве понять нашу фронтовую дружбу? Они теперь думают, что всё можно за деньги купить. Землю, девок… Меня тоже, башенный стрелок, Стёпа Честных, из горящего танка выволок. Сибирячок, из Иркутской области. Я уже всё, гари глотнул, задохнулся. Руки-ноги отнялись. А ещё и контузия… Ну всё, думаю, прощай, родина, и невесты мои куриловские не мои уже… И так, веришь, жалко мне стало себя, что я заплакал горючими слезами. Ну, думаю, старшина Тимофеев, через минуту тебе уже сгореть в своём танке, а теперь хоть поплачь… Очнулся в воронке. Стёпа рядом кудахтает, немецким штыком банку консервов распечатывает. Бой-то уже почти день целый шёл, войска жрать захотели. Суёт мне под нос тушёнку: ешь, говорит, подкрепись, двое мы с тобой из экипажа остались. Погоревал я и, пока не выпил, еда внутрь не пошла… Вон они, едут…
6
Иван приехал не один. Из кабины вышел молодой, лет двадцати пяти, человек в армейском камуфляже, застиранном, но чистом и даже выглаженном. В руках он держал самодельный миноискатель на короткой рукоятке, изготовленной из урезанной лыжной палки.
– Что, – спросил старшина, – элемент, поди, искали? Долго так… Ну, я так и знал. А я, Вань, фляжку за диваном забыл.
– Не, дядь Вась, – сразу предупредил Иван, – я больше туда не поеду.
Начали поиск.
Учитель надел наушники, включил рычажок на чёрной коробке, прикреплённой к рукоятке миноискателя. Сразу послышался сигнал – дрожащий, прерывистый зуммер.
– Погоди, он, знать, у тебя неисправный, – сказал старшина.
– Исправный, – спокойно сказал учитель. – Копайте вот здесь. Осторожно. Обкапывайте вокруг. Может быть взрывоопасный предмет.
Иван копнул раз-другой и вывалил наружу стабилизатор миномётной мины.
– О! – разглядев находку, сказал старшина. – Ротный миномёт. Восемьдесят миллиметров. Для пехоты – страшная штука.
– Откуда ж тут миномётные осколки? – удивился Пётр Георгиевич. – Они пошли в атаку неожиданно, без всякой артподготовки.
Снова зазуммерил миноискатель.
– Иван, вы копайте всё же поосторожнее. А то – как огород…
– Ладно, понял.
– Скажите, Пётр Георгиевич, а он в каске был? – спросил учитель. – С оружием? Или – без всего?
– Нет, каску он отдал лейтенанту. Это я точно знаю. А было ли у него ещё что-нибудь металлическое, сказать не могу.
– Плохо. Обычно на каску срабатывает. Или если граната в кармане, Ф-1, массивная. Бывает, винтовка рядом или другое какое оружие…
– Винтовки при нём тоже не было. Винтовку забрали ребята, когда уходили. Я оставался с пулемётом Дегтярёва и двумя запасными дисками. Но я их не израсходовал. Утром начала отходить пехота, и я ушёл вместе с командиром взвода. Знакомый был лейтенант. Ещё с майских боёв. Мы всё отсюда забрали. Всё, что было исправно и могло пригодиться. Саушкина к тому времени я уже закопал. Связной их приполз, предупредил, что через полчаса – общий отход. А убитых никто не уносил. Только офицеров. Будет, думаю, валяться Саушкин… Немцы над его трупом надсмехаться будут, по карманам шарить…
– Своих-то немцы всегда утаскивали, – заметил старшина.
– Артиллерийский окоп – сантиметров сорок-пятьдесят, так? – Учитель выключил миноискатель. – Да вы его сантиметров на двадцать прикопали, так?
– Да, примерно так.
– Значит, где-то восемьдесят сантиметров. В крайнем случае, до метра. Миноискатель должен взять. Если у него есть что-нибудь массивное металлическое.
Попадались осколки снарядов. Пробитый диск от ППШ. Рубашка ручной гранаты с косыми насечками. Два болта. Лемех плуга. Когда Иван вывернул из земли ржавый лемех со смыленным, завёрнутым набок концом, сказал насмешливо:
– Это, дядь Вась, видать, уже твои осколки.
– Возьми себе. Теперь это всё твоё, землевладелец, – угрюмо ответил старшина, не приняв шутливого тона племянника.
Они протыкали землю щупом. В миноискателе села одна пара батареек, поставили другую.
– Видать, не найти нам его, – сказал наконец Пётр Георгиевич. Он уже испытывал неловкость оттого, что отвлёк этих людей от домашних дел, что заставил их ковыряться в земле без всякой надежды найти то, для чего он сюда и приехал спустя столько лет. – Ладно, ребята, видно, и правда, судьба ему тут, в поле этом, лежать.
Уже садилась вторая пара батареек. Иван расчертил остриём лопаты место предполагаемой огневой позиции третьего орудия на небольшие, шириною в шаг, квадраты. И, пока были живы батарейки, они, вдвоём с учителем, квадрат за квадратом, тщательно исследовали оставшуюся площадь. Ржавые гильзы, болванка противотанкового снаряда с медным пояском с косыми нарезками от канала ствола, штык от мосинской винтовки, гильзы от немецкого автомата, которые совсем проржавели и рассыпались в руках, несколько клецов от бороны…
Они сели в кружок возле копны. Разложили припасы Петра Георгиевича прямо на соломе. Выпили по очереди из маленького пластмассового стаканчика.
– Пусть земля ему будет пухом… – сказал Пётр Георгиевич и плеснул из стаканчика на стерню.
Некоторое время молчали. Молча закусывали рыбными консервами и ветчиной, еще в Москве порезанной Петром Георгиевичем небольшими тонкими ломтиками и переложенными такими же полосками сыра.
– Может, мы сидим на нём, – сказал Иван, выпил, понюхал кусочек хлеба и потрогал свою русую бородку.
