Хрол тогда болел малярией. Старуха сербка увидела его, посиневшего, трясущегося в очередном приступе, взяла за руку и повела в дом. Дала какого-то снадобья, помолилась, почитала. Два дня он потом приходил к ней, за травными настоями. На третий день корпус пошёл дальше. Приступы малярии его больше не мучили. На всю жизнь запомнил ту скрюченную старуху сербку с иконкой Николая-угодника. А теперь вот сербов сгоняли с родных земель. Разрушали православные храмы, уничтожали кладбища.
– Братушки, – вслух подумал Хрол. На глазах его блестели слёзы. – Бросили всех… Эх, сволочи!..
Хрол вспомнил, как перед наступлением генерал зачитывал приказ корпусу. Разведка сообщала, что перед ними танковая дивизия СС, лучшие солдаты Гитлера. Пошли, ломанулись прямо им на головы. Уже никто не мог их тогда остановить, никакие отборные части. Два танка впереди загорелись. Потом третий, справа, где заряжающим был Петушок. А они проскочили между и даванули противотанковую пушку вместе с расчётом. Один, офицер, побежал, так они его догнали возле лесочка и – под правую гусеницу… Эсэсовцев в плен приказано было не брать. Эх, сейчас бы моих ребят, да в танки… Мы бы их за сутки…
Хрол утёр простынёй слёзы и услышал, как Чичер взвизгнул и понёсся куда-то за ручей, в поле. Неужто идёт кто?
И правда, за окном мелькнуло. Стукнула дверь в сенцах.
– Хрол! Хролушка! Ты что ж это? А?
Это ж Петушок пришёл, Ванька приплёлся – проведать. Вот развёл слюни по стеклу… Трибит-твою…
– Здорово, Вань. Хвораю, видишь… Бока что-то болят. Знать, застудился где.
– Да уж известно, где. Опять по полю падал?
Хрол промолчал.
– А я тебе весть принёс. Плохую.
– С сынами что?
– Нет, господи, что ты? Дай им всем бог здоровья… Краснотынку нашу продают. Поле, всю Ивановщину, где наши огороды были. Ну и усадьбы все. По новому закону.
– И кладбище?
– Про кладбище не слыхать было. Кому оно нужно, кладбище?
– Кому… Нам же оно нужно?
– У нас там деды лежат. У тебя вон жена и дочка.
– А кто покупает нашу землю?
– Да приезжие какие-то. Из новых русских, знать. Правда, по-русски плохо говорят, с акцентом.
– Абреки, что ль?
– Кто их знает. Чёрные.
– Так. Понятно. Видать, пришло время. Надо вставать. Ты, Вань, поставь-ка чаю. А я поднимусь.
Петушок пошёл на кухню. А Хрол его вдруг окликнул:
– Вань?
– Что?
– А помнишь, как ты горел? На Мораве, помнишь?
– Помню. Только вперёд двинули, нас и подбили. Лейтенант всех вытащил. Мне руки обожгло. Вон, видишь, до сих пор…
– Что толку, что мы там кровь проливали?
– Ты про что это, Хролушка?
– А про то, что там теперь, где наши ребята в могилах лежат, НАТО командует.
Петушок некоторое время смотрел на товарища, качал головой, будто решал, соглашаться с ним или нет, и сказал:
– А ну их к пёсу, Хрол. Нам бы дожить спокойно…
– Дожить… Хрен они тебе дадут спокойно дожить. Залез хорь в курятник… не уйдёт, пока всех не передушит… А ты говоришь: спокойно дожить…
– А что нам теперь надо? А, Хрол? Хлеб есть. Молочко есть. Поросёночка со старухой ещё держим, справляемся. Водочка в магазине вольная, и не сказать, чтобы очень дорогая. А, Хрол? А то, я вижу, у тебя глаза загорелись… Ну их к пёсу, Хрол!
3
На другой день Хрол начистил сапоги. Надел пиджак с орденами Отечественной войны второй и третьей степени и пошёл в Черкасово, в администрацию.
– Что вы, Фрол Леонтьевич, всё упорствуете? Ну, дадим мы вам, если не хотите в квартире жить, участок земли и перевезём ваш дом из Краснотынки. У реки, на отшибе. Фундамент зальём. Огород распашем. Или новый дом построим, кирпичный.
– А на какие шиши ты мне дом собираешься строить? А, Лушонок?
– Найдём деньги. Для вас, дядя Фрол… Или, я говорю, вашу хату перетащим. Она ж у вас совсем новая. Наверное, лет десять как срубили?
– Шесть, – поправил Хрол главу сельской администрации. – Так, меня, значит, сюда. А землю из-под меня – кому?
– Да кому?.. Инвесторам! Инвесторам, дядя Фрол. Пусть деньги в нашу землю вкладывают. Земле инвесторы нужны. Политика нынче такая. Генеральная, так сказать, линия.
– Ты, Лушонок, не бреши. Не играй со мною словами, как с дитём. Генеральная линия… Нынче генеральной линии нету!
– Я в том смысле, дядя Фрол. Что – вложения… Земля требует новых и новых капиталовложений. Обнищала наша земля.
– Продаешь, значит, Лушонок, землю, за которую тятька твой, Игнат Федотыч, голову сложил под Ельней в сорок первом…
Вот и закончился спокойный разговор.
Сперва наступила мгновенная тишина. Даже в приёмной, за дверью, обитой искусственной кожей, затихли и не шуршали ни бумажками, ни подошвами туфелек и ботинок.
– Вы это, Фрол Леонтьевич, бросьте! – надул шею Лушонок и начал смахивать с полированной столешницы невидимые пылинки.
– Подумай, Лушонок, подумай.
– Тут уже всё обдумано. Продаём участок земли: Ивановщину, поле в восемьдесят шесть гектаров и ещё тридцать гектаров – под усадьбами и поймой.
– Со мною, значит, продаёте?
– Почему же с вами? С вами, вот, договариваться будем.
– Не буду я с вами, жуликами, ни о чём договариваться. Продавайте дедовские курганы без меня.
– Как не будете, Фрол Леонтьевич? – усмехнулся Лушонок, и в глазах его появилась, блеснула, как опознавательный знак, уверенность.
– Что, Лушонок, думаешь, если от скибки отщепнул, она уже и твоя?
– Договоримся, дядя Фрол, договоримся. Я уже и Лёшке звонил…
– Что? Ты моих сынов против меня не настраивай. Своих сперва подними. Понял? А Краснотынку вы не получите.
– Почему же?
– А потому! Потому что я вас туда, варваров, не пустю!
– Ну, Фрол Леонтьевич, не пустить вы нас туда не имеете права. Земля принадлежит не вам. Ваша только усадьба – пятьдесят соток. Так что Краснотынка не ваша.
– Не моя? Моя! Я за неё кровь проливал! Как и батька твой, между прочим! И мои товарищи, солдаты, там зарыты! На одной только Ивановщине – три могилы! Так что эта земля, которую ты, Лушонок, кому-то заторговал, – вся как есть моя. До последней травинки и перепелиного гнездушка. Понял, рыночник?
– Ну, хватит, дядя Фрол, на психику давить! Кому она нынче нужна, эта земля? Нашёлся человек, и то спасибо. А могилы солдатские мы перенесём в одно место. Об этом тоже договорённость есть.
