– Нет, не дам. Не пустю!
Хрол встал. Вышел в приёмную. Колокола гудели в висках. Пошатывало. Даже сапоги стали жать.
– Завтра, завтра, Фрол Леонтьевич, смотреть участок приедем! – послышался в спину голос Лушонка; колокола гудели громко, торжественно, а голос Лушонка всё-таки перекрывал и их. – Так что встречайте!
– Встрену…
4
– Вот что, Ванька, окоп надо копать, – сказал Хрол, разуваясь возле порога; с трудом он стаскивал с отёкших ног хромовые офицерские сапоги, привезённые ему пятнадцать лет назад старшим сыном. Когда-то сапоги были в самую пору. Обувал только по праздникам да в город. Носил – радовался. А теперь вот снять с ноги не может.
– Какой окоп? – изумился Петушок.
– В полный профиль. Для стрельбы стоя. Похоже, на старости лет, нам с тобою, кадровым танкистам, придётся в пехоту переквалифицироваться. Без окопа нам тут не удержаться. А в окопе – пускай попробуют возьмут. Пускай атакуют. Трибит-твою…
Тикали на стене ходики. Скучно зудела муха в паутине в углу. Видно, паук был сытый, не спешил подступаться к ней. Ничего, до вечера оприходует свежатинку, думал Хрол, нисколько не жалея эту тварь.
– Не дам я им тут, под собою, никакой земли. Ни пяди, как говорил наш политрук Гришковец. Помнишь, Ванька, Гришковца? Правильный человек был. Я видел, как он горел, когда мы на прорыв пошли. В первой машине. Так и кинулся на орудия. Эх, как мы тогда прорывались! Один, может, из ста только и вышел… Ты тогда, на ту Голгофу, с нами не попал.
– Я в госпитале был, – заметил Петушок.
– Да, ты, Ванька, перекантовался в тылу…
– Ну тебя к пёсу! Перекантовался… Гангрену пережил! Чуть ног не лишился! Меня уже в смерётную перенесли. Всё! Безнадёжный!
– Прости, прости… А всё ж таки в окружение ты с нами не попал. Завтра пойдёшь со мною.
– Да что ты, Хрол, чепуховину городишь! Какой окоп? Побоятся они твоего окопа…
– Побоятся. Шум подыму. Люди заговорят – побоятся. Краснотынку продавать… А в атаку они не пойдут. Побоятся. Кто у них там воин?! Только бумажками шуршать да мелочью по карманам греметь…
– Ну, это… выкопать я тебе подмогну. А вечером мне, Хролушка, ко двору надо. Я и так тут с тобой два дня…
– Тогда пошли.
5
Окоп копали прямо за ручьём на взлобке, откуда хорошо просматривалась дорога – весь Черкасовский большак до самого леса.
Пока шли туда, пока облюбовывали место, Петушок всё отговаривал Хрола, принимался то браниться, то подтрунивать над ним. А когда воткнули лопаты и сняли верхний грунт, принялся с таким старанием выкладывать бруствер и подчищать стенки, что вскоре ячейка для двоих вполне была готова.
Прямо тут же, в окопе, старики распечатали бутылку ржаной водки, выпили, закусили солёными прошлогодними огурцами и варёной картошкой.
Прибежал Чичер, сел неподалёку и стал чесаться. Хрол кинул ему картошину. Чичер поймал её, подбросил, как мыша, и проглотил. Лёг, оскалился – засмеялся.
– И против кого ж мы тут оборону строим? А, Вань? – неожиданно сказал Хрол и усмехнулся. – Против своих же. Трибит-твою!..
– Ладно, Хрол, мне пора ко двору, – запросился Петушок.
И правда, день уже мерк. Солнце падало. И если Петушку идти в Черкасово, то надо было уже собираться.
– Ты смотри там, о моей позиции – никому. Пускай едут. А я их тут – хлебом да солью…
– Гляди, Хрол, не начепуши чего. А то сейчас новые законы строгие. Вон сколько мужиков в тюрьме сидит! А то, гляди, припаяют… за этот окоп… на полную катушку… на старости-то лет… Преднамеренное там… и прочее…
– А, пускай сажают. У меня в жизни тюрьмы только и не было.
– Хочешь умереть на нарах?
– А думаешь, в больнице, на тухлом матрасе, лучше?
– Ой, Хролушка, что-то сердце у меня за тебя неспокойное. А? Что ты задумал?
– Ну и трус же ты, Ванька. Если б с нами тогда в окружение попал, точно б обделался. А медалей у тебя больше, чем у меня. И как ты их, столько-то, умудрился получить? До сих пор вот думаю.
– Да у меня медалей-то всего пять! – Петушок смотрел на своего товарища с возмущением. – Две «За отвагу», одна «За боевые заслуги» и ещё «За освобождение Белграда» и «Наше дело правое…» У тебя все эти медали тоже есть. Если не растерял спьяну.
– У меня «За отвагу» только одна.
– В военкомат напиши. И тебе пришлют. Это ж мне за Мораву дали, за ранение. Тебе, может, тоже положено за тот бой. Всех представляли.
– Что я буду у них медали просить? Они знают, где я воевал и что мне положено.
– Ой, Хрол! Всё у тебя – через колено! Ну кто, скажи ты мне, о тебе будет хлопотать, кроме тебя самого?
– Ладно, хлопотун… Пугану вот завтра, чтобы неповадно было. Пусть знают: Фрол Леонтьевич Сазонов бараном в ихнем стаде никогда не был и не будет.
– Эх, Хрол, Хрол… – махнул рукой Петушок и побрёл по Черкасовскому большаку. Там, за полем и лесом, был теперь его дом – тесная квартира с текущим водопроводом и проеденным крысами полом.
Жалко ему было оставлять товарища одного. Да и в бутылке оставалось ещё немало ржаной…
6
Утром следующего дня кортеж машин, который возглавлял зелёный УАЗ главы сельской администрации, появился на большаке со стороны Черкасовского леса. Машины миновали лощинку, благополучно объехали болотце, заросшее камышом и кугушником, выскочили в поле и на самой середине его остановились, съехав на обочину прямо в высокую траву.
– Где живёт тот упорный старик? Я хочу с ним поговорить сам, – сказал человек в чёрной шляпе с большими полями; он был высок ростом, подтянут, тщательно выбрит, свеж и с удовольствием разминал ноги, оглядывая простор поля, обрамлённый дальним лесом.
– А во-он его хата, – услужливо указал за ручей Лушонок. – Видите, там, в липах?
– Хорошее место для дома, – сказал человек в чёрной шляпе. – Ручей летом не пересыхает?
– Нет. Много родников.
– Хорошо. Сделаем озеро, запустим рыбу. Привезём скутеры. Девочек… Пусть загорают, радуются жизни. Природа здесь красивая. Пусть здесь живут красивые люди.
Вышли люди из других машин. Из чёрного джипа – угрюмые охранники в дорогих пиджаках. Из белой «ауди» – женщины. Они высыпали разноцветной шумной стайкой из распахнутых дверей душной машины и разбрелись по овсянице. Охранники стояли молча и даже не смотрели на женщин. Женщины смеялись, рвали какие-то цветы. Всем им было хорошо.
– А что это там? – спросил вдруг человек в чёрной шляпе; он оторвал взгляд от женщин и указал в сторону взлобка, где желтела свежим песком какая-то копань.
