Настоятельница тяжело дышала. Ей явно не хватало воздуха. Глядя на своего внучатого племянника, как на демона из преисподней, явно выбитая из колеи, она, побелевшими пальцами прижимая к себе распятие, лишь бормотала спасительную молитву.
– Да не волнуйтесь вы так, дражайшая моя родственница, никто не собирается покушаться на ваше религиозное благочестие, – поторопился Можер успокоить старушку. – Отправляйте себе спокойно ваши службы, выполняйте обряды, молитесь хоть богу, хоть дьяволу – по мне так все едино, – но не пытайтесь вашими богомольными штучками воздействовать на мой разум! Я давно уже уяснил, что к чему, и вы только что слышали об этом.
Настоятельница пытливо вгляделась в лицо Можера, пытаясь понять, не шутит ли он. Но не увидела ничего, кроме легкой пренебрежительной усмешки и, чувствуя, что все ее красноречие ни к чему не приведет, сокрушенно покачала головой.
– Ах, Можер, – только и простонала она, – ты теперь уже не спасешься. Ты безбожник.
– Никогда не считал это ни пороком, ни недостатком, – ответил нормандец.
– Но скажи, – продолжала аббатиса, не отводя от его лица изучающего взгляда, – кто научил тебя всему этому? Я помню, ты никогда не был прилежным учеником и добрым христианином. Часто вступал в пререкания с местным священником и любил отпускать шутки, которые выводили его из себя. Но раньше ты лишь посмеивался, а сейчас одержим бунтарским духом! Кто мог внушить тебе мысли о никчемности религии, ее предназначении, ее сущности и месте в жизни? Ведь ты рассуждаешь не как гностик
[14], манихей
[15] или павликианин
[16], а как безбожник, человек, не верящий ни во что! Тебя вовлекли в какую-то секту, Можер? Ты связался с еретиками, и они учат тебя не верить в Бога?
– Как можно верить в то, чего никто никогда не видел? – ответил на это Можер, вспоминая уроки монаха Рено. – Чего не было, нет и никогда не может быть! Все это создано человеческим воображением как легенда, миф, красивая сказка для слабых духом! Люди не хотят думать и отдают попам свои последние сбережения, да и себя в придачу, ведь, опутанный ложью, человек становится рабом того, кто эту ложь проповедует. В данном случае – церкви!
Аббатиса устало опустила взгляд и тяжело вздохнула. Потом, подняв голову, медленно и поочередно оглядела иконы с изображениями святых, о жизни которых она только что так самозабвенно рассказывала своему дорогому, увы, не понимающему ее родственнику. Выходит, все ее благочестивые намерения воздействовать на его душу были напрасны?
– А лики святых? – негромко спросила она, переводя взгляд на Можера. – Ужели ты и им не веришь?
Нормандец пробежал глазами галерею портретов и резюмировал:
– Если они и в самом деле существовали, то всю эту шайку я назову не иначе как сборищем остолопов.
Аббатиса покачнулась. Можер бережно поддержал ее под руки.
– Что с вами, тетушка?
– Ничего, – медленно, чуть слышно прошептала мать Анна.
– Да ведь вы чуть не грохнулись в обморок, дьявол меня забери!
Трясущимися руками аббатиса стала шарить у себя на груди, пытаясь схватить распятие.
– Оставьте вы в покое вашу деревяшку, – взял ее за руки Можер, – ничего, кроме лишнего волнения, она вам не принесет. Пойдемте лучше в приемную, там отдохнете и успокоитесь, а потом я изложу суть дела. Ведь вы, надеюсь, не откажете внучатому племяннику в его маленькой просьбе?
– Ах, мне теперь уже все равно, – устало пролепетала аббатиса, бледнея на глазах. И вдруг промолвила, вся оцепенев: – Мне кажется, я попала в объятия сатаны, и он теперь уже не отпустит меня, невзирая на мои молитвы…
– Отпустит, матушка, и притом непременно, – широко улыбнулся Можер, – но для этого нам с вами надо пройти в комнату для гостей. Там он станет бессилен.
Аббатиса тяжело подняла на него из-под старческих век блеснувший надеждой взгляд:
– Ты уверен в этом?
– Уверен ли я? Конечно, черт побери!
Аббатиса снова потянулась за распятием.
– Вот ведь привычка, – усмехнулся Можер, снимая цепь с ее шеи и вкладывая распятие ей в руку. – Чуть помянут нечистого – сразу за крест! Ну ладно, ладно, вот вам ваш амулет, осеняйте себя знамением, а то и в самом деле бесы утащат вашу душу в ад.
У аббатисы подкосились ноги. Охнув, она стала оседать. Можер, отпустивший было свою благочестивую родственницу, вновь подхватил ее под руки, не дав упасть.
– Нет, этак мы с вами никогда не дойдем, клянусь рогом дьявола. Вот если бы я знал доро… Э-э, дорогая тетушка, да вы совсем плохи; видно, мне придется нести вас на руках. А где же ваше распятие? Ну вот, обронили, вон оно валяется на полу… Тысяча чертей, матушка, я, кажется, наступил на него, и оно треснуло!
Услышав об этом, бедная аббатиса закатила глаза и, взмахнув руками, собралась уже упасть навзничь, но Можер, быстро подняв распятие, успел подхватить ее на руки. Потом пошел со своей драгоценной ношей вперед по коридору, размышляя, что теперь делать с так некстати впавшей в беспамятство родственницей.
Вдоль стены тянулись кельи монахинь. Можер пнул ногой одну из дверей; та широко распахнулась, чуть покосившись при этом. Нормандец заглянул внутрь. На него испуганно глядели глаза молодой монахини. В замешательстве она совсем забыла о том, что при появлении всякого незнакомого лица ей, согласно уставу, надлежит скрестить руки на груди и низко поклониться.
– Святые небеса! Мать аббатиса! – в страхе воздела руки к груди Христова невеста. – Что с ней?.. – она вперила взгляд в лицо гостя. – Ей плохо? Не умерла ли она, упаси Бог?..
– Ничего страшного, обычный обморок, – ответил Можер.
– Но что же делать? Надо как-то ей помочь, – и монахиня попыталась подойти поближе к лежащей без чувств на руках у незнакомца настоятельнице.
– Довольно болтать! – пригвоздил ее взглядом к месту Можер. – Чем охать да причитать, скажи лучше, где ее келья?
– Немного дальше по коридору. Идемте, я покажу дорогу.
Можер развернулся и вышел. Монахиня – за ним. В коридоре уже толпились ее товарки, в недоумении глядя на необычного посетителя с их настоятельницей на руках.
– Ба, сколько невест, оказывается, у Сына Божьего! – воскликнул Можер, разглядывая юных дев. – Любопытно, зачем они ему, если он не трогает ни одной?
Монахини, сбившись в кучку, в ответ на это наивно захлопали глазками.
