– Король Гуго не сделает того, о чем вы его просите, – в мертвой тишине ответила Адельгейда.
– Я не прошу, я приказываю!
– Тем более.
– Но почему? Он посмеет не подчиниться воле императора?
– Он сделает это ради вашей же безопасности. Номинально Гуго вассал империи, на деле же – суверен. Дела в своем королевстве вершить ему. Он не казнит своего любимца, а ваш приказ внесет лишь раздор в отношения с франкским королем.
Феофано почувствовала, что готова взорваться гневом. Ей посмели перечить! И она должна была тотчас ответить, но, как всегда – властно, с позиции силы. Она попыталась совладать с собой и понять, что мешает ей успокоиться. Придворные – вот причина! В их присутствии она обязана говорить и действовать жестко и властно, дабы внушать к себе надлежащее почтение и страх. Но это значит вновь обострить и без того натянутые отношения со свекровью.
– Пусть выйдут все, кроме императора! – приказала Феофано.
Придворные удалились. Теперь свекровь, невестка и маленький Оттон остались одни.
– Вы сказали «любимца»? – чуть нахмурившись, спросила Феофано.
– Однажды во время купания на реке сын Гуго, юный Роберт, стал тонуть. Королю франков никогда бы уже не увидеть его, если бы не этот человек. Он бросился в воду, вытащил мальчика и вернул к жизни. С тех пор король ему обязан. Но мало того, что этот человек стал любимцем не только его, а и всего двора, он приходится родственником королю, а Роберт – его троюродный брат.
– Откуда вам известно?..
– Мне доложили об этом сведущие люди.
Этим «сведущим» человеком был Герберт Орильякский.
– Я не знала этого, – негромко проговорила Феофано. – И это меняет дело.
– Не только меняет, но и отменяет, – продолжала Адельгейда. – Я скажу теперь самое главное, о чем вы и сами могли бы догадаться. Если вы будете досаждать королю, настаивая на решении, которое только что огласили, нам грозит кровопролитная война.
– Война?! Но мы не можем воевать, империя слаба, бесконечные распри с последними Каролингами истощили ее силы. Да и о чем вы? С кем война? Ни Лотаря, ни Людовика больше нет…
– С Францией и Нормандией. С Гуго и Ричардом. Они давно друзья и оба нанесут сокрушительный удар. Эти два колосса раздавят Германию!
– Но Ричард! Какой ему резон? Лишь из чувства солидарности?..
– Если бы только это, возможно, он и не стал бы ввязываться в драку.
– Значит, есть еще причина? Какая же?
– Человека, о котором мы с вами говорим, зовут Можером. Он граф Нормандский. И Ричард – его отец.
– Святые небеса! – Феофано вскочила, будто подброшенная пружиной и, забыв все свои намерения, набросилась на свекровь: – Черт вас возьми, мадам! Что же вы сразу об этом не сказали?! – Она принялась быстро ходить по комнате от стены к стене; накинутая на плечи легкая шелковая накидка полоскалась у нее за спиной. – Ричард Нормандский! Нам еще только не хватало, чтобы он обрушился на империю с датчанами и скандинавами, с которыми его связывают родовые корни! Викинги! Норманны! Довольно уже от них пострадали в свое время франки, недоставало теперь их здесь! А этот епископ… Он полагает, что из-за его вздора, который он тут несет, я допущу, чтобы вместо одного щенка, который, без конца тявкая на Лотарингию, наконец-то угомонился, на империю напали два матерых пса?!..
Она резко остановилась и поглядела на свекровь. Та все в той же позе сидела на месте с непроницаемым лицом и отсутствующим взглядом. Феофано подсела к ней совсем близко и неожиданно сама для себя взяла ее за руки. Адельгейда вздрогнула. Их взгляды встретились. Глаза невестки излучали ласку, чего свекровь никогда не видела.
– Ах, как же вы вовремя… – растроганно проговорила Феофано. – Ведь еще немного, и я отослала бы письмо!.. – и она крепко сжала руки свекрови.
Та не могла не отреагировать на этот порыв и, высвободив свою руку, слабо улыбнулась. Феофано, чувствуя, как глаза заволакивают непрошеные слезы, произнесла:
– Простите меня, матушка…
– Простить? – всем корпусом повернулась к ней Адельгейда. – Но за что же, светлейшая императрица?
– Не называйте меня больше так, я прошу. Ведь для вас я… ваша дочь. И я должна любить вас! Я хочу!..
И Феофано уронила голову на грудь свекрови.
Та с улыбкой погладила ее по волосам; лицо ее цвело от радости. Видно было, что и ей давно надоели, потому что всегда доставляли одни лишь неприятности, постоянные размолвки с невесткой по поводу воспитания юного императора.
– Мы будем жить в мире, если ты захочешь и перестанешь мне перечить, – произнесла Адельгейда. – Я все же опытнее…
Феофано подняла голову и поцеловала свекровь в щеку.
– Теперь мы вместе, и я так рада! – весело воскликнула она. – Нельзя жить волками, ведь правда же? Ну, сколько можно?..
– Хорошо, что ты это поняла, девочка моя.
– Теперь я буду слушаться вас, – Феофано удалила остатки слез. – Я, конечно, императрица, и мое слово – закон, но отныне я все буду решать с вами, ведь вы такая умная…
– Всегда буду рада помочь тебе, дочь моя, – ласково ответила ей на это свекровь.
– Наконец-то вы договорились, – неожиданно послышался рядом детский голос.
Обе, как по команде, повернули головы. Боже, они совсем забыли про маленького Оттона. Улыбаясь, он стоял теперь рядом с ними и, глядя то на бабку, то на мать, говорил:
– А то всё грызутся и грызутся… Надоело уже. Вы ведь не собаки.
Свекровь и невестка, поглядев друг на друга, рассмеялись.
– Да, но что же ты ответишь епископу? – спросила Адельгейда у Феофано.
Но сын неожиданно опередил:
– Пусть не сует нос не в свое дело, не то моя мать живо поставит его на место!
– Ну что скажете на это? – озорно блеснула глазами императрица.
– Мудрое решение, мой мальчик, лучше не скажешь, – с улыбкой ответила Адельгейда. – Однако епископ пишет еще, будто этот нормандец вызволил какого-то монаха, которого собрался наказать викарий за еретические суждения. Далее епископ сообщает, что племянник чудом избежал смерти, так как нормандец хотел его убить. Что ответишь на это, Феофано?
– Никто не смеет наказывать монаха, лишь Святейший синод, руководимый Господом Богом с высоты небес! Говорите, этот Можер покушался на жизнь викария? Жаль, что он не убил его.
– Значит, ты одобряешь такой поступок?
– Да, матушка, а вы?
– Я даже стала уважать этого бесстрашного нормандца. Бросить вызов самому епископу!
– Он бросил его вторично, когда штурмовал монастырь! – напомнил маленький Оттон.
– Что касается викария, – сказала Феофано, – то я прикажу епископу наказать его за превышение полномочий и пошлю человека, который проследит за выполнением моих распоряжений. Теперь о монастыре. Епископ негодует, что это не аббатиса сообщила ему о вторжении нормандца в ее монастырь и побеге с ним одной из послушниц. Усматриваю в этом тонкий ум аббатисы. Это чрезвычайно умная и дальновидная женщина. Епископу укажу, чтобы сделал щедрый вклад в ее монастырь, авось это прибавит ему ума, которого у него не хватает, чтобы замять дело с какой-то девчонкой.
