Она взглянула на свекровь. Адельгейда кивнула в ответ.
– Удивительно, как это ты нынче ловко и быстро все решаешь, – хмыкнул Оттон, поглядев на мать. – Обычно долго раздумываешь.
– Это оттого, – радостно проговорила Феофано, поворачиваясь к свекрови, – что рядом со мной мать покойного мужа, твоя бабка, мать всех королевств и самая умная женщина. Наконец, она моя свекровь, которую я очень люблю.
И она снова крепко сжала ладони Адельгейды.
– А ведь из письма епископа можно извлечь немалую выгоду, дочь моя, – неожиданно сказала бабка юного императора. – Однако решать это всецело тебе, я лишь скажу, что заранее одобряю, но не настаиваю.
– О чем вы, матушка? – вопросительно уставилась на нее Феофано.
– Этот нормандский граф молод, здоров, как бык, и силен, как Голиаф. Что если бы ты пригласила его к себе?.. Вообрази, какого союзника приобрела бы тогда империя!..
Феофано покосилась на свекровь, сощурив глаза и, загадочно улыбнувшись, задумалась.
– Не говоря уже еще об одном, – добавила Адельгейда. – Мы должны быть благодарны нормандцу, ведь это он нас с тобой помирил.
Глава 8
Из одной крайности в другую
Жизнь в королевском дворце шла своим чередом. Придворные развлекались танцами, играми и прогулками; король принимал послов из Империи, Англии, Испании, издавал декреты, писал куда-то письма и собирал Королевские Советы. Его беспокоило отсутствие на этих заседаниях архиепископа Санса. То, что Сегуин не захотел принять участие ни в избрании Гуго, ни в его коронации, говорило о том, что архиепископ не желал признавать власть нового короля. Стан оппозиции Сегуина мог начать расти, с этим необходимо было сразу же покончить. Так советовал Герберт, которого Гуго сделал своим секретарем, такого же мнения придерживались и члены Совета. Но король и без того прекрасно помнил имена тех, кто принес ему клятву верности. Архиепископа Сегуина среди них не было. Королю не следовало оставлять подобный вызов без внимания, Санс – французский город; графство Гатинэ, в котором он находится, соседствует на западе с владениями Гуго. И король приказывает Сегуину явиться, чтобы принести клятву. Ослушаться невозможно: грозит гнев папы и самого короля.
Это был один из последних ростков возмущения на бесплодном, гибнущем каролингском поле. Едва Гуго вырвал его, увидев наконец архиепископа среди членов Королевского Совета, как поднялся другой. Граф Вермандуа, чьи владения окружали родовые земли бывшего герцога франков, был издавна дружен с Сегуином; оба – ярые приверженцы старой династии, их титулы и земли пожалованы им были Каролингами. Увидев, как Робертин согнул архиепископа, граф отослал к новому королю гонца и стал собирать войско, готовясь напасть на Париж. Новость дошла до Ричарда Нормандского, ее сообщила Гуннора, отбывшая в Руан вскоре после визита ее сына в женский монастырь. Ричард обещал Гуго поддержку. Король тотчас поставил об этом в известность Адальберона; тот, недолго думая, написал императрице, спрашивая у нее совета. Феофано ответила, что всякие посягательства на власть короля франков следует рассматривать как мятеж против Империи и заверила Гуго, что, едва начнутся военные действия, она тотчас отправит войско в помощь ему.
Граф Альберт Вермандуанский, поняв, что, зажатый со всех сторон, рискует если не жизнью, то всеми своими владениями, которые у него отберут и аккуратно поделят между собой столь сильные союзники, не на шутку перепугался. Но кости были уже брошены, игра началась. И граф второпях, боясь упустить главное, диктует письмо Ричарду Нормандскому, апеллируя к нему как к родственнику (сестра Альберта Литгарда была женой Вильгельма, отца Ричарда) и уповая на помощь. Просил же он лишь об одном: поднять голос в его защиту. Ричард Нормандский, прочитав послание, внял просьбе, вступившись за родственника перед королем. Гуго согласился, взяв взамен заложников – надежная гарантия обуздания чувств северного соседа. И Альберт смирился.
Феофано похвалила короля франков за предприимчивость, позволившую избегнуть еще одной никому не нужной войны. Теперь Гуго мог торжествовать. Во всяком случае, отныне ему был подвластен регион Вермандуа – вовсе не слабая фигура на шахматной доске. Вскоре новый король займется распашкой целинных графских земель…
Юный Роберт, едва нормандец привез его возлюбленную, тотчас преобразился: стал весел, приветлив, позабыл монахов и все свое время проводил с новоявленной Психеей. Можера он не знал как благодарить, а услышав, что тот всего лишь выполнял повеление короля, помчался к отцу. Сияя от счастья, он пообещал ему отныне проявлять сыновнюю преданность и послушание, чего Гуго так давно от него ждал. Малютка поселилась во дворце, недалеко от покоев Роберта, а ее отцу король прибавил пенсию.
Казалось, Роберту нечего больше желать, и первая юношеская любовь, которой он отдался с самозабвением, должна была надолго отвратить его от чтения молитв, чрезмерного благочестия и частого посещения монастырей. Однако не прошло и месяца, как он потихоньку начал грустить, все чаще задумывался, и один, без своей возлюбленной, вечерами уходил к монахам послушать их рассуждения о мироздании и назидательные увещевания о царстве Божьем вкупе с легендами из «Жития святых». Поначалу, когда они вдвоем совершали прогулки в лес, играли в кольца или в мяч, читали книги или просто болтали, сидя на скамейке в парке, Роберт не придавал значения частым неестественным улыбкам Герды, ее порою меланхолическому настроению и нежеланию следовать во всем порывам его души. Все это он приписывал некоторому стеснению бывшей послушницы, ее боязни мирских соблазнов. В такие мгновения он пробовал говорить с ней на религиозные темы, думая, что это, несомненно, воодушевит ее. Так и случалось, но с течением времени Герда все чаще отнекивалась и просила больше не напоминать о монастырской жизни. Беседы о духовном мало-помалу перестали ее интересовать, и однажды она высказала Роберту, что не настолько богомольна, чтобы вместе с ним пропадать в монастырях у монахов, и вообще она слышать об этом больше не хочет. В довершение всего, слыша приглашение на прогулку, она все чаще в ответ лишь пожимала плечиками и отвечала, что либо ей это надоело, либо она попросту устала.
И тут в душу юного принца начали вкрадываться сомнения по поводу искренности его возлюбленной. Он пробовал заговорить с ней на эту тему, но не получил вразумительного ответа. Повторные попытки также не принесли результатов. Тогда, весь во власти противоречивых чувств, Роберт отправился за советом к священнику. Отец Рено внимательно выслушал его и сказал, что подозревает в этом некоторую девичью взбалмошность, которая проявляется в таком возрасте у всех без исключения молодых особ. Здесь заметную роль играет такой фактор, как взросление организма и связанные с этим бурные всплески плотских желаний. Однако Роберт возразил: их поцелуи стали реже, объятия холодели с каждым днем, а ее улыбки гасли, едва загораясь. Рено, помня наставления Гуго, начинал тогда убеждать юношу, что виной всему монастырь, убивший в юной душе всякие мирские желания. Но Роберт и тут возразил: Герда никогда не слыла исправной послушницей и очень скоро возненавидела монастырь, не желая служить молитвы и подчиняться его уставу, что и предопределило ее побег. Кроме того, указав на себя самого в качестве примера, Роберт заявил, что его помыслы устремлены к духовному развитию, всё мирское он считает неизмеримо ниже божественного; однако это не заглушило в нем естественных человеческих желаний, и он способен радоваться жизни и предаваться утехам любви. Такою была и Герда, когда они встретились после ее побега, но с течением времени ее чувство к нему заметно стало ослабевать и на нынешний день почти совсем угасло. Они уже не возлюбленные, а напоминают лишь брата и сестру. Да и те, кажется, испытывают больше нежности друг к другу. Вот и сегодня: она даже не улыбнулась ему с самого утра, а когда он пригласил ее пойти с ним в фехтовальный зал, чтобы посмотреть, каким приемам обучает его Можер и порадоваться успехам любимого, Герда в ответ только фыркнула и заперлась у себя.
