В воздухе висела жуткая тишина, и Изабелле вдруг стало страшно. Сидя на стуле рядом и усердно молясь, она не сводила глаз с Можера, но знала, что он жив, потому что слышала его дыхание, хоть и слабое. Неожиданно оно прекратилось, и она, вздрогнув, отшатнулась. Глаза ее остекленели, уставившись в одну точку – на нос нормандца. Она вскочила со стула; в мозгу мелькнула быстрая, как бросок змеи, чудовищная мысль: «Умер!» Но тут же она взяла себя в руки, обругав за малодушие, и, склоняясь над нормандцем, подставила ухо. И облегченно вздохнула, улыбнувшись и на радостях осторожно проведя пальчиком по его щеке: он был жив! Его дыхание сделалось тише, только и всего. Она описала в воздухе крест, потом снова села и, уперев локти в колени и обняв ладонями голову, вновь устремила взгляд на лицо спящего нормандца, изучая на нем каждую черточку, каждый изгиб…
Ей припомнилась их первая встреча. Как она его испугалась тогда! Да и у кого бы не затряслись поджилки при виде великана, хладнокровно крушащего ворота обители? Затем, когда подошла настоятельница, страх прошел, уступив место любопытству, ну а дальше… Она глядела на сестру Инессу, которую этот гигант увозил с собой, и завидовала ей. Потом, когда она осталась одна, зависть зашагала рука об руку с ревностью. Вначале она не смела себе в этом признаться, но проходили дни, и она все чаще ловила себя на мысли, что думает об этом человеке и сестре Инессе. Уж не для себя ли увез он ее? По сердцу будто царапнули острым. Теперь она не находила себе места, мучимая этим неразрешимым вопросом, который донимал ее даже по ночам, не давая спать. Она хотела было поговорить об этом с настоятельницей, но не посмела; девичья гордость вкупе с самим укладом монастырской жизни не позволяли ей этого сделать. И все же одна мысль, будто лучина хоть слабо, но все же дающая тепло и свет, согревала ей сердце и в преддверии слабой надежды заставляла его биться чаще, вызывая загадочную улыбку на лице: он обещал вернуться. И притом за ней! Что как и вправду? Как же ей тогда себя вести? Сказать обо всем аббатисе? Попросить снять с себя все эти никому не нужные обеты, ни к чему не призывающие ее и не обязывающие? Которые она произносила словно в дурмане и не отдавая себе отчета в том, что хоронит себя заживо в этом монастыре. Ведь ей теперь не вырваться отсюда и не увидеть такой прекрасный, манящий, такой сладостный ее сердцу мир! И в этом мире живет он, этот огромный человек, которому она отныне вверит свою судьбу! Пусть только он приедет, пусть посмотрит на нее, хотя бы еще раз, и назовет при этом красоткой, а потом добавит, что она ему нравится!.. И она уже твердо знала, что не сможет отвечать за свои поступки, если это произойдет. И уедет с ним, как только он протянет ей руку. Куда? Она не знала. Зачем? Не имела понятия. Важнее другое: он будет рядом, а что дальше – не все ли равно? И она с трепетом стала ждать, когда же вновь появится у ворот их монастыря этот красавец-великан, образ которого совсем лишил ее покоя. Она даже стала просить настоятельницу, чтобы та чаще посылала ее к воротам, объясняя это тем, что хочет побыть одной и побеседовать с Богом. Просьбы эти с каждым днем становились все настойчивее, и однажды настоятельница, в коей шевельнулось смутное подозрение, попросила сестру Монику открыть ей свою душу, ибо она давно уже замечает смятение во взгляде юной послушницы. Но Изабелла промолчала, лишь залилась краской, потупив взор. И тогда старая аббатиса, догадавшись, напрямую спросила, не ее ли племянника она поджидает. Ведь тот, помнится, обронил на ходу, будто в следующий раз непременно заберет ее с собой.
Сестра Моника совсем побагровела и еще ниже опустила голову, не смея поднять глаз.
Мать Анна улыбнулась. Кто знает, чему? Быть может, вспомнила свою юность и первую безрассудную, всепоглощающую и нерассуждающую любовь?.. Она обняла сестру Монику; откинув капюшон, погладила по голове и сказала:
– Забудем на время, что мы в монастыре. Теперь скажи мне, как дочь матери, уж не влюблена ли ты?
Почуяв материнскую ласку, юная монахиня подняла голову. Сквозь пелену, застилавшую глаза, она взглянула в лицо аббатисы и промолвила:
– Простите меня, матушка. И пусть Бог простит меня…
– За что же?
Всхлипнув, Изабелла чуть слышно произнесла:
– Потому что я люблю его…
И спрятала лицо у аббатисы на груди.
Мать Анна, вздохнув, покачала головой. Бедное невинное дитя. С каким восторгом она произносит это слово! Какое упоение вносит оно в ее душу. Ведь она впервые его сказала! Любовь толкнула ее на это, не спрашивая, не рассуждая, ибо рассудок отказывается повиноваться сердцу, впервые познавшему сладкую силу любви, приходящей часто в радости, но порою и в муках.
Что же ответить ей? Ведь эта девочка для племянника всего лишь игрушка, которую, поломав, он с легким сердцем выбросит. Но как ей об этом сказать? Имеет ли она право таким образом растоптать юное девичье сердце, которое внезапно потянулось к ней, открыв свою сокровенную тайну? И аббатиса, вновь погладив Изабеллу по волосам, мягко сказала:
– Я догадывалась. И ты хорошо сделала, что открылась мне как исповеднику, не нарушив этим обета. Но вот что я тебе скажу. Не думай о нем и постарайся забыть. У вас обоих разные пути в этой жизни. Ты монахиня, а он воин. Ты посвятила себя служению Богу, а он – людям. Вашим путям не сойтись. К тому же… пойми меня правильно, девочка, и не подумай, что я хочу тебя обидеть. Там, в миру, у него, наверное, уже есть невеста. Боюсь, что не одна. Он сказал, ты понравилась ему, я слышала это. Но не думай, что это серьезно. Скорее всего, он уже забыл и о тебе, и о своем обещании.
По лицу сестры Моники заструились слезы.
– Значит, – подняла она глаза на аббатису, – он не вернется?..
– Думаю, что нет. Бог не хочет соединять ваши сердца, ведь ты невеста Его сына, а потому должна смириться и безропотно нести свой крест, как нес его Христос.
– Значит, я больше его не увижу?
– Может быть, это и случится, если он снова приедет. Но не строй воздушных замков. Повторяю, помни всегда, что ты невеста другого.
Сестра Моника судорожно вздохнула:
– Но если все же… если он приедет… тогда… матушка, пожалуйста, я прошу вас, позовите меня, чтобы я могла в последний раз поглядеть на него. А уж потом…
Больше она не смогла произнести ни слова. И аббатиса сказала ей на прощание:
– Я исполню твою просьбу, сестра Моника.
И она не обманула. Как только сарацины стали ломиться в обитель, первая, о ком подумала мать Анна, была юная монахиня, которой она дала обещание.
Вот что она сказала ей тогда. И то были ее последние слова:
– Настало время сдержать слово. Тебе, девочка, я доверяю честь монастыря и защиту его святынь от варваров. Скачи немедленно к королю и скажи ему о нашем бедствии. Ворота крепки, какое-то время они еще продержатся, а потом… Нас они не тронут, им нужно богатство монастыря – золотые оклады, драгоценные камни. Скачи же, золотко мое, торопись, пока свободна потайная калитка!.. Там, в Париже, ты и встретишь того, кого ждешь.
