Она приветливо помахала ему ладошкой в перстнях. В ответ – сдержанный поклон с рукой, прижатой к груди. Среди женщин пробежал шепоток. Почти все скосили глаза на королеву-мать. Заметив это, она пригасила улыбку и замахала веером, пряча взгляд.
И тут Можер, выкрикнув что-то на своем, нормандском, языке, внезапно бросился в самую гущу фрейлин. Они вначале ничего не поняли, вопросительно уставившись на него. Но потом, когда дошло, завизжав, бросились кто куда. Однако поздно. Нормандец быстро сунул двоих себе под мышки и, хохоча, тут же устремился к воде. Обе кричали, вырывались, взывали даже к силам небесным, но тщетно. Можер вошел в воду по пояс и только тогда выпустил из рук свою добычу. И стал наблюдать, не пойдут ли ко дну. Не пошли. Напротив, обрадовавшись даже, проплыли несколько вперед, потом вернулись, нащупали ногами песок и, стоя в воде по грудь, оживленно принялись болтать с нормандцем. Благодарили, видимо, что оказались в центре внимания. Нелегкая штука, иные из кожи вон лезут. А тут – так просто, и делать-то ничего не надо.
Постояв так, обе купальщицы с вызовом поглядели на берег. И зарделись от счастья. Женщины опять сидели на своих местах и не сводили с них любопытных глаз. И они обе тотчас, широко улыбаясь, развернулись и вновь поплыли от берега – плавно, не торопясь, зная, что на них с завистью смотрят и теперь весь вечер будут о них говорить.
Можер проводил их взглядом и, повернувшись, вновь устремил взор в гущу амазонок, как сразу же окрестил придворных красавиц. Фрейлины, опасаясь повторного вторжения в их ряды, снова завизжали и бросились врассыпную. Но нормандец не стал их преследовать. Выйдя из воды и скрестив руки на груди, он стоял и смотрел на трех юных дев, идущих к нему. Эти не стали дожидаться, пока их бросят в воду. Или жара подействовала на них? Здраво рассудив, можно сказать иное: зависть клокотала в троице, ревность к первой паре, желание стяжать те же лавры и на том же поприще.
Подойдя ближе, все трое остановились, пробуя воду пальчиками ног. И тут с реки донеслось:
– Смелее! Альбурда! Магелона! Вода теплая, вам не захочется вылезать.
Да пусть бы кричали, что холодная, разве за тем они шли, чтобы бесславно, заслуживая насмешки, повернуть назад? Никогда! Столь малая жертва для женщины ничто, они идут и не на такое. И, решительно войдя в воду по пояс, троица грациозно поплыла вперед, будто трио белых лебедей засколь зило по глади залива. А с берега им вслед – вновь завистливые взгляды. Но пример заразителен, особенно у женщин. И вот они уже почти все – в легких полупрозрачных туниках, едва доходящих до колен, – устремились к воде и загалдели оживленно, забрызгали друг дружку, а потом сразу, без раздумий, кинулись в воду и поплыли кто как умел, фыркая и оживленно болтая меж собой.
А бедный монах вдали от берега, не сняв рясы, все так же стоял на коленях и возносил молитвы о даровании Господом прощения сим грешникам и ему, смиренному, что ненароком выхватил глазом женское бедро выше колена и обнаженные до бесстыдности плечи.
Накупавшись вволю, фрейлины одна за другой стали выходить из воды. Людовик закричал им:
– Или вы замерзли уже? Не стыдно вам? Имперские женщины выносливее. Я видел Феофано, она выходила из воды последней.
– Ах, ваше величество, нельзя же, в самом деле, сразу и так подолгу, – отвечали ему юные жеманницы. – Нам надо согреться, чтобы повторить заплыв.
– Ну-ну, я пошутил, – заулыбался король. – Вода, конечно, не слишком тепла, а солнце так ласково греет. К тому же, если хорошенько припомнить, императрица водила своих немок не в середине мая, а в июле.
– Вот видите, государь, франки и тут оказались выше их. Заставь-ка Оттона нырнуть в глубину в конце весны, он в ответ лишь глубже нырнет под одеяло.
И весь берег разразился хохотом. Острой на словечко оказалась юная Гизоберга, дочь графа Эда из Блуа. Как выяснилось позже – любимица Людовика. Она тотчас уселась рядом с королем на песке, и вокруг них белыми бабочками запорхали фрейлины. Побегали, попрыгали, уселись кружком вокруг государя и загалдели, рассказывая истории, анекдоты, шутя и хохоча.
– Все ли германцы хорошо плавают, государь? – спросила вдруг одна. – Вы видели, скажите нам.
– Не все, мои прелестницы. Ни один не заплывет дальше Можера, половина дойдет лишь до полпути.
– А остальные?
– Те и вовсе пойдут камнем ко дну, потому и заходят в воду лишь по грудь.
Фрейлины засмеялись.
– А наших вы видели, государь? – гордо подняла голову другая. – Все устремились за нормандцем, ни один не остался на мелководье. Герцоги, графы, бароны – все за ним.
– Исключая одного, – подала голос Магелона, младшая дочь графа Шалонского.
– Ты говоришь о Роберте, сыне Гуго? – спросила Альбурда, баронесса из Труа. – Но ведь он еще мальчик.
– Ему скоро пятнадцать! На его месте я бы…
– Осторожнее, мои юные красавицы, – приложил палец к губам Людовик, – герцог Гуго где-то рядом. Боюсь, ему не слишком понравится критика в адрес сына.
– Сам виноват, – сказала Гизоберга. – Вместо того чтобы приставить к наследнику попа, лучше отдал бы его нормандцу, тот живо сделал бы из него настоящего воина и научил плавать.
– А что, и в самом деле этот граф из Нормандии так хорош, как о нем говорят? – полюбопытствовала еще одна из фрейлин.
– Идеал мужчины, – авторитетно заявила Магелона. – Или у тебя самой нет глаз? Только ты, милочка, сомкни губки и погаси восторженный взгляд: такие, как мы с тобой, лишь мимолетные мгновения для него.
– Откуда тебе известно?
– Да уж известно. У меня гостит тетка из Меца, так вот она… – и тут Магелона вспомнила о родственных связях Людовика и Герберги. Она еще могла бы упомянуть о королеве-матери, ведь сцена в галерее не осталась незамеченной многими, но… рядом сидел Людовик. И у нее тотчас отнялся язык, которым она едва не сболтнула лишнее. Поэтому, махнув рукой, она продолжила: – Но не будем об этом, тема скучная. А тетке моей иногда вообще чёрт знает что кажется. Поговорим лучше о Роберте, ведь мы начали о нем. Что, если нам подзадорить его, попросить залезть в воду? Любопытно – поплывет?
– А не боишься, что папочка прикажет высечь тебя плетьми за твой язычок? – попыталась образумить ее Гизоберга.
– А что в этом такого? Гм, подумаешь, и спросить уже нельзя, – передернула плечами Магелона. – Кого он, в самом деле, собирается вырастить из сына, – монаха? Только те боятся женщин как огня. А этот не должен, не имеет права, ведь он сын герцога франков! Что скажете, ваше величество, или я не права? – поглядела она на короля.
– Что ж, попробуй, но без меня, – ответил Людовик. – Наши отношения с его отцом и без того натянутые.
Магелона поднялась с места, собираясь подойти к Роберту, но вдруг остановилась, услышав голос:
– Не стоит этого делать.
Все обернулись. Туда же, левее от фрейлин, посмотрела и Магелона.
