Неизвестно, сколь затянулась бы еще эта беседа, если бы Можер не зевнул. Да тут еще к ним подошла Эдвига, одна из трех дочерей Гуго, и обратилась к Юдит:
– Пора читать вечернюю молитву перед сном. Все уже разошлись, торопись и ты.
И, мило улыбнувшись на прощание Можеру и Вие, тотчас упорхнула.
– О чем с тобой беседовала королева-мать? – сразу же спросил нормандец, едва они с Вией остались одни.
– Так… мало ли о чем, – пожала плечами Вия.
– С чего это вдруг ты так понравилась ей? Совсем недавно она мечтала тебя погубить.
– Она попросила у меня прощения. За всё. Чуть не упала на колени, хорошо, удержала.
– Не играет ли с тобой? Не пытается ли пустить пыль в глаза?
– Нет, зачем ей это? Я наблюдала за ней, старалась понять, ты ведь знаешь, я это умею.
– Что же увидела?
– Она искренна. Мы горевали о смерти ее сына и вместе плакали, обнявшись, как две сестры. Я простила ей. От радости она расцеловала меня.
– Значит, в ее душе произошел… как бы это точнее выразиться… душевный перелом?
– Именно, Можер. Она несчастна. Она осталась одна и потянулась ко мне, как утопающий к ветви дерева, склонившейся над водой. Я должна была ее утешить, горе совсем надломило ее.
– И тебе это удалось?
– Впервые со дня похорон я увидела, как она улыбается. Это был подарок мне. Таким взглядом мать ласкает свое дитя. Чуть ли не весь день мы провели вдвоем. Я увидела в ней глубоко скорбящую женщину с ранимой душой, способную беззаветно любить. При этом – ни тени фальши в ее голосе и поведении. Так не сыграет ни один актер. На это способно лишь трепетное женское сердце, восставшее из праха и забившееся не для того, чтобы вновь похоронить себя, а чтобы сгореть в огне любви, которую оно готово отдать тому, кто ответит на его призыв.
Можер немного поразмышлял, слегка нахмурив брови.
– Ты подошел, чтобы спросить меня об этом? – сказала Вия.
– Не только. Юдит устала с дороги, я хотел напомнить, что ей пора отдохнуть.
– Ты так и не сумел. Эдвига сделала это за тебя.
– Скажи, Эмма смирилась? – вновь вернулся Можер к прерванному разговору. – Она не говорила о своем девере как о последней надежде?
– Она спросила, как я думаю, победит ли Карл, если вернется?
– Что ты ей ответила?
– Что мне это неведомо.
– И в самом деле? Ты ей не солгала?
– Я не стала говорить всей правды. Помнишь, тогда, на берегу залива, я сказала тебе, указывая на Роберта, что ему быть королем?
– Как ты узнала?
– Я увидела на его голове корону.
– Гм, недурно. Выходит, Карла, если он вернется, ждет неудача?
– Звезда Каролингов погасла, ей уже не засиять.
– А Эмма? Что будет с нею?
– В ее глазах я прочла как в зеркале души. Они горели отчаянием, любовью к жизни… но я увидела в них нечто другое, что бросило меня в дрожь.
– Что же ты в них прочла? Что сулит ей будущее?
– Забвение.
Можер потряс ее за плечи:
– Она умрет? Ну, говори же! Умрет?..
Отрешенным взглядом Вия уставилась в темноту одной из ниш у окна и мрачно изрекла:
– Ее ждет бесславный конец.
Можер вздрогнул, отпустил Вию. Она так и осталась недвижимой, и взгляд был устремлен туда же.
– А Карл? – снова спросил нормандец. – Ведь он полон решимости к борьбе! И он надеется!..
– Надежда – последнее, что у него осталось.
– Мне кажется, ты чего-то не договариваешь. Скажи, я хочу знать!
– Однажды мне довелось увидеть его руку… Он тогда быстро убрал ее, но мне все же показалось… ах, Можер, я увидела его… в клетке!
– Что за бред ты несешь! Какая еще клетка? Уж не со львом ли?
– Нет… – и, несмело улыбнувшись, Вия прильнула к нормандцу. – Но ты не думай, говорю же, показалось… факел коптил, да и времени было мало.
Она поднялась:
– Пойду пожелаю королеве спокойной ночи. Она ждет меня, я знаю, а не приду – обидится, а я этого не хочу.
И, махнув на прощание рукой, Вия ушла.
Совсем другого рода беседа происходила у Роберта с Ричардом, троюродных братьев по матери Роберта Адель Нормандской.
Сын Гуго подошел к столу и остановился в нерешительности, не зная, как вести себя с потомком норманнов, которого почти не знал.
– Садись, брат, – указал ему Ричард на место рядом, – мы давно не виделись. Лет пять прошло, наверное, как вы с отцом гостили у нас.
Роберт сел и кивнул на оживленно беседующую троицу.
– Не ревнуешь? – спросил, глянув на брата. – Я вижу, тебе нет до них никакого дела.
Ричард посмотрел туда же, взял бокал, выпил половину.
– Пустяки. С чего бы мне ревновать?
– Да как же… ведь там твоя жена.
– И что же? – Ричард рассмеялся. – Запомни, малыш, норманны не ревнуют, у них не принято. Выпей лучше вина.
Роберт поднял бокал, посмотрел содержимое на свет от факела, поставил на место.
– А у франков можно получить вызов на поединок.
– Вот сумасшедшие! Да ведь это мой родной брат!
– У нас он порою может стать смертельным врагом.
– Норманны и в мыслях не держат ничего подобного. А если кто забудется, ему поначалу напоминают. Коли и это не подействует, женщина вправе ударить его мечом либо пожаловаться герцогу; тот прикажет раздеть наглеца и от души пройтись палками по его телу, чтобы долго помнил потом.
– А если он вельможа?
– У нас нет различий. Коли ты предатель, голову рубят, невзирая на сословие. Могут и повесить: свинопаса и рядом графа.
– У нас такого не позволят.
– Кто? Твой отец, герцог франков?
– Мой отец – король!
Ричард допил вино, поставил бокал:
– И мой – король.
– Твой – герцог.
– Твой тоже был герцогом.
– А сейчас он выше всех, у него сила, власть!
– Над кем? – усмехнулся Ричард. – Ему подчиняется лишь знать на его землях.
– Он король франков, и это признали все!
– На словах. А на деле? Его территория – узкая полоса с севера на юг, и на ней два города – Париж и Орлеан. Но и там он сюзерен лишь формально.
– Однако твой отец – его вассал!
– Вассал, говоришь? – откинувшись на спинку стула, Ричард бросил на собеседника снисходительный взгляд. – Запомни, брат, мой отец – король Нормандии, Франция ему не указ. У него не меньше войска, чем у франкского короля, он чеканит собственную монету, чинит суд над подданными, ему подчиняются все нормандские графы и виконты, хотя, порою не обходится и без усобиц. А все ваши герцоги и графы схожи с королем франков – такая же власть. Их вассалы – сами себе сеньоры, у каждого замок, воины, и они могут не подчиняться герцогу, если не захотят. Попробуй, заставь. Поэтому государства нет, есть герцогства, графства, аббатства и епархии. Много земель, и каждый на своей – хозяин. Что ему король? Он сам себе господин. Спроси его – он и не знает, кто нынче король. Все потому, что ему плевать на это. Была когда-то власть, похожая на сжатый кулак: ни один палец не смел шевельнуться без воли на то всей руки. Нынче рука слаба, пальцы ее смотрят в разные стороны. Собрать их в кулак не под силу королю. У каждого герцога, а порою и графа больше людей, земель и денег, чем у короля. Его, конечно, могут послушать, когда надо воевать, например, а могут и махнуть рукой: тебе надо, ты и воюй, а мне и так неплохо. Поэтому я назвал бы положение твоего отца нелегким.
