– Лаура мне все объяснит, – успокоил себя Наримуне:
– Я привезу меморандумы, и она мне все объяснит. Она честная девушка, она меня любит. Произошло недоразумение, ошибка… – Зорге, незаметно, разглядывал его лицо:
– Я ему отдал британскую шпионку, а он бровью не дрогнул. Такими были самураи, во времена средневековья. Никаких чувств. Однако я знаю японцев, теперь он мне будет доверять… – Зорге заинтересовал вопрос графа о левых журналистах:
– Не зря ходят слухи, что он либерал. Его покойный отец не поддерживал войну с русскими, но в армии служил, выполняя долг самурая. И у Наримуне есть долг, но, видимо, случилось то, что важнее долга, – Зорге пока не знал, что произошло у графа, но намеревался узнать.
Он рассказал Наримуне о сербском журналисте, Бранко Вукеличе, писавшем для французских изданий:
– Славяне издавна тянутся к России, Советскому Союзу, – небрежно заметил Зорге, – одна культура, один язык. Я уверен, что Вукелич-сан разместит, статьи о красотах Японии в журналах, рассчитанных на либеральных читателей… – Вукелич, коммунист, работал в группе Зорге:
– Я посижу с Бранко, подготовлю его, – Зорге, почтительно, попрощался с графом, – он начнет работу с его светлостью, а потом появлюсь я. Если Наримуне-сан отправят в Европу, передам его Кукушке. Она ответственна за тамошние операции, – приняв от секретаря его светлости шляпу и плащ, Зорге улыбнулся: «Большое спасибо, Акихиро-сан».
Документы лежали у Наримуне в саквояже. Он шел по перрону:
– Ошибка, ошибка. Лаура не могла так поступить. Она меня любит, она бы не скрыла… – Наримуне миновал газетный ларек. На первых полосах чернели жирные иероглифы: «Наши доблестные войска продвигаются вглубь Китая. Жители Вены приветствуют фюрера германской нации, Адольфа Гитлера».
Рядом продавец устроил книги, в пестрых обложках, сентиментальные романы, сборники гороскопов, брошюры о садоводстве. Порывшись в томиках, Наримуне вздрогнул. Такую же книгу он оставил Лауре, уезжая из санатория. Они оба любили Исикаву Такубоку. Наримуне сунул «Горсть песка» в карман кашемирового пальто.
Низкий вагон первого класса выкрасили в традиционные цвета северной линии, бордовый и кремовый. Блестели медные ручки, проводник низко поклонился, принимая от Наримуне билет. В купе пахло ароматическими курениями, на столике оставили изящно отпечатанное меню ресторана. Наримуне бросил пальто на бархатный диванчик:
– Мы уезжали отсюда в Сендай. Может быть, в этом купе… – Лаура и Наримуне брали разные такси, и встречались в вагоне. Светильники еще не включили, мимо медленно поплыл перрон. Наримуне смотрел в окно, на пути станции Уэна:
Ему не надо было открывать «Горсть песка». Он помнил строки наизусть:
– Я думал в поезде
О будущем своем.
Оно мелькнуло предо мной
Печальное —
В ночном окне вагона…
Поезд вырвался из-под стеклянной крыши вокзала, локомотив загудел.
Застучали колеса, вагон размеренно покачивался. За окном догорал весенний закат, в золотистом небе плыли черные точки журавлей. Проехав городские предместья, выскочив на равнину, состав разогнался. Наримуне следил за огнями в редких, деревенских домиках, за темной гладью моря, неподалеку. Железную дорогу проложили вдоль берега.
– Мой уважаемый отец линию строил… – подумал Наримуне:
– Лаура мне все объяснит. Мы вместе посмеемся. Я брошу грязные бумажки в огонь, и больше никогда о них не вспомню. Надо было с вокзала в санаторий позвонить… – Наримуне понял, что хочет, сначала, увидеть ее лицо.
– Может быть, наш ребенок у нее в руках, – он, нарочито спокойно, размял сигарету, – мальчик, или девочка… – поезд тряхнуло на стыке. Книга упала на укрытый ковром пол, зашелестели страницы.
– В ту пору,
Когда, наливаясь, крепнут
Корни белой редьки в деревне,
Родился,
И умер мой сын…
Он захлопнул томик, положив его в сетку над сиденьем:
– Все образуется. Никто не умрет. Лаура достойная женщина, ее с кем-то перепутали… – на востоке, над морем, повисли первые, слабые звезды. Поезд нырнул в тоннель, локомотив засвистел. Наримуне, устало, закрыл глаза:
– Лаура не будет мне лгать, никогда. Я уверен.
Наримуне звонком вызвал проводника, готовить постель.
Сендай
Узкая, расчищенная от снега дорога, вела к резным воротам санатория.
На севере было холодно. Выходя утром из поезда, на знакомый перрон станции Сендай, Наримуне вдохнул свежий, острый запах близкого моря. Над крышей вокзала, в ясном рассвете, кружились чайки. Дворецкий встречал его с лимузином, припаркованным на вокзальной площади. Наримуне, из Маньчжурии, отправил телеграмму о своем приезде. Дворецкий, конечно, не поинтересовался, зачем его светлость отправляется в деревню. У даймё подобного не спрашивали. Последним даймё Сендая был прадед Наримуне. Граф знал, что для жителей города такое не имеет значения:
– Как в Мон-Сен-Мартене, – он сел за руль мерседеса, – сеньор есть сеньор. Триста лет назад моя семья здесь обосновалась… – выезжая из города на западную дорогу, он увидел белые стены замка и бронзовый отсвет на холме. Паломники часто рвали цветы, увозя букеты, как сувенир. На месте исчезнувшей хризантемы на следующий день появлялось новое растение. При жизни отца Наримуне в Сендай приезжали ученые из Токийского университета. Ботаники объясняли существование Холма Хризантем природной аномалией.
Шоссе шло вверх, в горы. Наримуне усмехнулся:
– Об аномалиях рассуждают, когда не могут найти ответа в науке. Кроме науки, есть вещи, непознанные человеческим разумом… – Лаура говорила ему о кузине Тессе:
– Они ровесницы, – вспомнил Наримуне, – Тессе тоже двадцать пять.
Закончив, университет в Бомбее, Тесса работала врачом в детской клинике, располагавшейся в семейном особняке, на Малабарском холме.
– Она часто в Тибет ездит, – заметила Лаура, – ее отец лечил покойного далай-ламу, Тхуптэна Гьяцо. Далай-лама ее постригал, в монахини.
Будущий далай-лама, трехлетний мальчишка, был узнан, но китайцы пока вели переговоры с правительством Тибета, не желая отпускать ребенка в Лхасу:
– Политика, – поморщилась Лаура, – Китай, милый мой, не хочет независимости Тибета. Рядом Индия, то есть мы… – девушка улыбнулась, – англичане… – Наримуне заставлял себя не думать о содержимом саквояжа, в багажнике. По пути в Японию, Лаура останавливалась в Бомбее:
– Не подозревай ее, – велел себе Наримуне, – но кузина Тесса тоже может… Тибет, стратегически, очень важен. Англичане беспокоятся за северные границы колоний. Если японская армия повернет на юг, а она повернет, мы пойдем на Бирму, начнем воевать с Англией. Впрочем, если мы объявим войну Америке, Британия тоже не останется в стороне. У них взаимные обязательства, по договору…, – Наримуне проезжал деревни, через которые, когда-то шли Эми-сан и отец Пьетро. Он слышал, в открытое окно машины звон колоколов, в монастырях:
