Господь милостив. Ганелон впивался отросшими ногтями в собственные ладони.
В клетке пахло смолой, рыбой, крапивными веревками, как когда-то в башне замка Процинта, в которой он провел два года, пахло нечистотами и мышиным пометом. Еще иногда он вспоминал запах жирного дыма, вздымающегося над костром, на котором был сожжен несчастный тряпичник. И сладкий приторный запах волшебных трав, которыми в Риме чуть не отравил его старик Сиф, прозванный Триболо. Господь не раз отводил от него смерть. Господь не позволит ему умереть в клетке. Устав лежать, Ганелон снова приникал к щели. Облака… Длинные узкие облака… Там, где их разносило ветром, тянулись тонкие хвосты, расплывчатые, как прошлое… Замок Процинта… Рим… Остров Лидо… Корфу…
На острове Корфу Ганелон услышал подробности о том, как вооруженные паладины брали Зару, христианский город угрского короля Имрэ. Говорят, увидев с моря исполинские каменные стены Зары, паладины даже возопили в растерянности: да можно ли взять такой город приступом? Но Господь милостив. Жители Зары, пораженные видом многих судов, покрывших бухту, как плавающие острова, высыпали на стены. Узнав, что на судах пришли христиане, они успокоились и сами предложили дожу Венеции Энрико Дандоло добровольно сдать ему свой город в обмен на их жизни, но престарелый лукавый дож так сказал паладинам: «Сеньоры, жители Зары хотят сами добровольно сдать мне город на милость при том условии, что я пощажу их жизни. Я мог бы принять их предложение, но ничего не хочу делать без вашего согласия, сеньоры».
Подумав, благородные бароны ответили: «Город Зара в любом случае должен быть нашим. Но нам хотелось бы, чтобы все богатства Зары тоже стали наши без всяких других условий».
Только белый аббат отец Валезий, сузив глаза, темные зрачки которых никогда не отражали свет, вслух ужаснулся: «Сеньоры! Вам именем апостолика римского запрещаю идти на приступ христианского города. Этот город принадлежал и принадлежит христианам».
«Это так, – согласно кивнул престарелый лукавый дож Венеции. – Но святые паломники обещали вернуть мне Зару. Только в ответ на это я могу доставить их в Святую землю».
VI
«…а Филипп Швабский, император Германии, через своих посланцев передал святым паломникам, взявшим штурмом Зару: «Сеньоры, теперь посылаю к вам законного константинопольского наследника, брата моей жены Алексея, и вверяю его руке Божьей, да сохранит он его от погибели. И коль отправились вы во имя Господа за правду и справедливость биться с неверными, и коль помог вам Господь утвердить правду в городе Заре, который вы вернули Венеции, то так теперь вы должны помочь и другим повергнутым восстановить их законные права».
Вот что император Германии передал благородным баронам в Зару: «Коль на то будет воля Божья и восстановите вы на троне молодого Алексея, истинного императора константинопольского, он тогда всю свою ромейскую империю подчинит Риму, от коего она некогда отпала. Вы вложили в поход все свое имущество, а потому бедны, а молодой Алексей, буде станет он императором, даст вам сразу двести тысяч марок серебром и всякого продовольствия на всю армию. И сам отправится с вами в Вавилонскую землю или, если вы того пожелаете, даст десять тысяч человек в ваше распоряжение. И будет он вам служить целый год, и покуда он будет жив, всегда пятьсот его самых крепких людей будут охранять с вами Заморскую землю».
На военном совете один только отец Валезий сказал благородным баронам: «Опомнитесь! Разве Константинополь ваша цель? Разве ваша цель не гроб Господень?»
Отцу Валезию ответили: «Ты сам знаешь, мы ничего не свершим в Вавилонии и в Сирии, потому что силы наши малы. Зато для начала мы можем восстановить порядок в земле христиан и, набравшись сил, ударить потом по агарянам. К тому же, откажись мы от соглашения, заключенного с народом Венеции, позор падет на нас всех».
Так переговорив, благородные бароны послали специальных красноречивых людей к апостолику римскому, зная, что апостолик недоволен взятием Зары. Но еще до ответа великого понтифика стали тайком уходить из Зары те паладины, что не желали обращать свой меч против христиан. На одном корабле бежали сразу пятьсот человек, и было то, наверное, неугодно Богу – все потонули в бурю.
Другой отряд ушел по земле в Славонию, там многих убили.
Увел своих людей из лагеря знатный барон родом из Германии – Вернер Боланд.
Тайно ушли из Зары барон Рено де Монмирай, а с ним Эрве де Шатель, его племянник, и Гильом, который из Шартра, и Жан де Фрувиль, и его брат Пьер.
Так же тайно ушел из Зары знатный рыцарь Робер де Бов. Он преступил клятву, данную дожу Венеции, и направился в Сирию.
Даже славный барон Симон, граф Монфора и Эпернона, не устоял – заключил тайное соглашение с обиженным паломниками угрским королем. И ушли, бросив войско, сеньор Ги де Монфор, и барон Симон де Нофль, и мессир Робер Мовуазен, и Дрюэ де Кресонсак, и другие, смущенные видом льющейся христианской крови…
VII–X
«…матросы сердиты, бормотал Алипий. Тебе не надо было отбирать у Конопатчика кинжал, Ганелон. Если Конопатчик ослепнет, тебя бросят в море.
Но Ганелон не испытывал страха.
Правильнее не бежать от страха, а искать его.
Если что-то направлено против тебя, значит, нужно идти навстречу опасности.
Ганелон не боялся страха. Он не боялся моря. В конце концов, море уже приняло многих. Он слышал, что в море было опущено тело славного трувера благородного рыцаря Ги де Туротта, шатлена Куси, умершего от жестокой болезни и старых ран во время морского перехода из Зары в Константинополь. Только Господь знает, где пресечется путь каждого отдельного смертного человека.
Она явилась, и, томленьем взятый,
я позабыл, что зло для ней терпел,
ведь лик ее, уста и чувств глашатай,
взор голубых очей, что вдаль летел,
меня пленили – сдаться не успел.
Не стал вассалом, волю проглядел.
Но лучше с ней вкушать любви утраты,
чем перейти с другой предел.
Так пел шатлен Куси – славный трувер, благородный рыцарь Ги де Туротт.
Ганелон смиренно приникал лбом к шершавому дереву.
Я сотни вздохов дал за долг в уплату,
от ней и одного не возымел.
Любовь велит, чтоб мне, как супостату,
ни сон, ни отдых сердце не согрел.
Умру, любови будет меньше дел.
Слезами мстить, я лишь на это смел.
Тот, на кого любовь наводит трату,
всех покровителей презрел.
Господи, дай мне сил. Если даже аббаты преданы смущению, если даже благородные рыцари не видят истинного пути, как прозрю я, слабый? Господи, видишь ты, я окружен бесчестными грифонами, нет человека, протянувшего бы мне руку помощи. Терплю плевки, пью гнилую воду, как зверя меня дразнят. Как достигну высокой цели? Сам лукавый дож Венеции с яростью стучал ногой на отца Валезия, почти невидящие глаза дожа горели. «Если даже великий понтифик отлучит меня от Святой римской церкви, – кричал дож отцу Валезию, – я все равно верну трон юному Алексею, накажу ромеев за их грехи!» Слаб я, истощен, шептал Ганелон, не вижу пути, оставлен один на один с грифонами посреди водной пустыни. Папа римский простил паломников, вернувших разграбленную Зару угрскому королю, но простит ли он паломников, обративших меч против Константинополя?
