Мы все тихой поступью двинулись за отцом, который благополучно, не уронив кувшина и не расплескав воды, дошел до назначенного места, остановился и бережно поставил кувшин на землю. Повернувшись к югу, то есть в ту сторону, куда мы собирались отправиться, он положил левую руку на грудь, возвел глаза к небу и обратился к Кали с призывом: «Мать всей вселенной! Защитница и покровительница нашего братства! Подай нам благоприятный знак, если ты одобряешь наше намерение отправиться в поход!»
Он замолчал, и все собравшиеся повторили эти слова вслед за ним. Мы стали ждать знака; казалось, что все затаили дыхание от волнения и надежды. Мы ждали долго, наверное, не менее получаса. Никто не смел разговаривать, и все хранили полное безмолвие. Наконец мы услышали «пильхао», то есть сигнал богини: неподалеку, слева от нас, послышался рев осла. Почти немедленно раздался и «тхибао» – крик осла с правой стороны. Лучшего нельзя было и ждать. Такого доброго предзнаменования, – и слева, и справа разом заговорили все, – не приходилось слышать уже многие годы, и оно обещало нам полный успех! Все мы стали поздравлять друг друга и возносить хвалы великой Кали.
Мой отец опустился на землю, на то самое место, откуда он обратился к Кали, и просидел там целых семь часов. Мы же в это время завершили последние приготовления к походу, и когда все было готово, вступили на дорогу, ведущую в город Ганешпур.
На привале, где мы остановились на ночевку, Бадринатх, который нес с собой заступ, называемый теперь, после освящения, «кхасси», снова услышал «тхибао» и «пильхао». Эти новые благоприятные знаки вселили в нас еще большую надежду и уверенность. На следующее утро мы остановились у первого же ручья и сели на землю, и каждый получил и съел по щепотке гура и сухого гороха. Далее, в течение дня, мы неоднократно видели и слышали добрые знамения Кали, и все еще раз удостоверились, что совсем скоро нас ждет богатая добыча.
Все эти обряды и толкования знамений казались мне странными и непонятными, однако то, как глубоко верили в них все остальные, и постоянство, с которым они повторялись, постепенно вселили и в меня веру. Впрочем, должен признаться, к своему стыду, что по мере того, как шло время, и я делался все более опытным, они стали казаться мне довольно глупыми, однако испытание, которое послала мне впоследствии Кали, вернуло мне разум и заставило горько раскаиваться в своих заблуждениях.
Через несколько дней мы прибыли в Ганешпур, так и не испытав по дороге ни одного приключения. После того как мы расположились лагерем в манговой роще неподалеку от городских ворот, двое индусов, лучшие из лучших разведчиков-сотха отправились в город, чтобы попытаться заманить каких-нибудь путешественников в наши сети. Они отсутствовали большую часть дня, и когда вернулись, мы набросились на них с расспросами. Один из этих двух индусов был не кто иной, как Бадринатх, о котором я уже говорил. Он был брахманом. Другой индус, по имени Гопал, принадлежал к низшей касте. Вместе с тем они оба в одинаковой мере были весьма незаурядными, умными и хитрыми людьми, обладавшими безупречными манерами и способностью подчинить своему обаянию и уговорам кого угодно. Должен сказать, что почти всех тхагов, и особенно наших разведчиков, вообще отличает особо обходительная, благородная, приветливая и, когда надо, веселая манера обращения с посторонними, в первую очередь с теми, кто был намечен в качестве жертвы. При этом, конечно, следовало соблюдать меру и быть, если того потребуют обстоятельства, грустными, задумчивыми и сострадательными, но всегда, повторяю, всегда искренними, ибо если говорить с кем-то не от чистого сердца, то он рано или поздно почувствует подвох. Именно в этом и состояло искусство нравиться людям, которое так помогало нам в нашем богоугодном промысле.
Бадринатх рассказал, что он обшарил весь базар без какого-либо успеха, пока его внимание не привлек пожилой человек весьма достойного облика, который о чем-то ожесточенно препирался с хозяином харчевни, стоя у двери этого заведения. Бадринатх подошел к нему, и тот, взволнованный какой-то несправедливостью со стороны хозяина харчевни, немедленно обратился к Бадринатху, умоляя его стать свидетелем и отправиться вместе с ним к городскому голове – котвалю, чтобы подать жалобу.
– Трактирщик вел себя очень непочтительно и грубо, – рассказал Бадринатх, – однако после того, как я напустился на него с отменной бранью и угрозами рассказать котвалю все о его проделках (а надо сказать, тот всего-навсего изрядно обсчитал моего нового друга), он согласился вполне удовлетворить наши требования. Пожилой человек был очень доволен моим вмешательством и, естественно, вступил со мной в разговор о том, кто я такой и куда еду. Я немедленно воспользовался случаем убедить его, что этот город небезопасен для любого проезжего, даже на одну ночь, и узнал также, что он был главным писарем – мутсадди, состоял на службе у раджи Нагпура и как раз отправляется туда вместе со своим сыном.
Я, конечно же, предупредил его об опасности встречи с грабителями и тхагами по пути в Нагпур, красочно рассказав ему пару известных мне случаев ужасных убийств и насилий, и сказал, что путешествую вместе со своими друзьями-паломниками туда же, куда и он, то есть в Нагпур. Я еще сказал, что мы нарочно выступили в путь в большом числе, чтобы устрашить всякого злодея, и что мы всегда останавливаемся на ночлег за пределами городов и деревень, жителям которых, увы, лучше тоже не доверять. Мое предложение присоединиться к нам он принял весьма охотно, и мне удалось убедить его как можно скорее оставить город. Я оставил с ним Гопала, чтобы показать дорогу и помочь собрать вещи. Думаю, что еще до заката они будут здесь.
– Аллах велик! – набожно воскликнул отец и с удовольствием похвалил: – Воистину, твое лицо удивительно белое, Бадринатх! Я уверен, что у этого старого мутсадди с собой полно денег и драгоценностей, которые помогут нам безбедно жить до самого Нагпура. Ежели он не захочет все-таки отправиться с нами, то придется устроить ему засаду, не откладывая этого дела. Вскоре все решится – если он не придет, то могильщики должны немедленно отправиться в путь, чтобы приготовить ему могилу рядом с дорогой там, где я укажу.
К счастью, нам удалось избежать всех этих хлопот, поскольку мутсадди явился, как и обещал, в наш лагерь, где его встретили отец и два других джемадара. Благородство его облика произвело на меня сильнейшее впечатление: его отличали великолепные манеры и разговор, которые он, без всякого сомнения, приобрел при дворе в обществе раджей, визирей и других высокопоставленных особ. Отдав распоряжение приготовить свою повозку для ночлега сопровождавших его женщин, то есть со всех сторон обтянуть ее пологом, он и его красивый молодой сын подошли к тому месту, где отец и джемадары расстелили ковры, и начали приличный случаю разговор, то есть познакомились и обсудили наши ближайшие планы.
Если бы этот старик только мог знать, кто сидит рядом с ним! Все происходящее казалось мне весьма странным – мы уже решили расправиться с мутсадди этой ночью и уже приготовили могилу для него и его сопровождающих, а он, как ни в чем не бывало и не подозревая ни о чем, мирно покуривал кальян и дружески беседовал с отцом, Хуссейном и Гхаус Ханом. Старик был явно доволен нашим обществом.
