Пока что в истории с похищением существовали определенные пробелы, или неясности. Например, он не мог восстановить связь или переход от воспоминаний о сладострастных наслаждениях в лиловой спальне к истязаниям, которым его где-то подвергали, приковав к постели. Он решительно не помнил ни как попал в ту пыточную, ни как оттуда сбежал, — сохранился только смутный, полустертый образ неизвестной женщины, которая тянула его за собой, крепко ухватив за израненное запястье. Не кто иной, как она вывела его на свободу и потом оставила одного.
И вот, едва поверив, что, может быть, блеснет еще свет в обступившей его со всех сторон тьме, Стефан вдруг осознал, что голубой камешек по-прежнему висит на тесемочке у него на шее. Почти бессознательным движением Сен-Клер взял украшение в пясть — движение, вошедшее за последние недели в привычку, — и это невинное действие пробудило к жизни новую череду откровений и самообвинений. Он завладел — нет, как тут же безжалостно поправил он себя, обнажая истину, — присвоил, утаил и, по сути, украл эту безделицу, сколь пустячной ни была для него ее стоимость — драгоценности ли, простого ли стеклышка, — ради собственной прихоти. Одним этим решением хранить ее у себя просто потому, что ему так захотелось, он нарушил другой обет, который требовал от него не столько бедности, сколько готовности всем делиться с собратьями и ничего не оставлять себе.
Осознание всего этого придавило его к земле, мельничным жерновом легло на плечи, и если бы Стефан умел плакать, он бы зарыдал, но не мог исторгнуть из себя ни слезинки, отчего возненавидел себя еще лютее. Украшение ничего не стоило — безжизненный осколок красивой формы и приятной гладкости, обманчиво упругий, хотя и твердый, чья неуловимая теплота навевала воспоминания о нежных глубинах, скрытых меж безупречных бедер Алисы де Бурк.
Стоило такому сравнению проскользнуть в его голове, как Стефан немедленно уцепился за него и решительно рванул тесемку на шее. Зашвырнув украшение подальше, он проследил его траекторию на фоне рассветного неба и заметил, что камешек упал у основания крупного валуна. Сен-Клер еще долго смотрел на то место, где теперь лежала безделушка, — ее саму он, конечно, не видел, занятый различными мыслями… о послушании и о неповиновении. Ему пришло в голову, что, вдобавок к нарушению обета нестяжания, он, отказавшись расстаться с находкой, не выполнил обет послушания по отношению к братии — ведь они поклялись друг другу все вещи хранить общинно. Он пренебрег таким простым и четким указанием, поэтому, в дополнение, оказался виновным и в непослушании, а это означало, что голубая стекляшка ввергла его в тройную оплошность, в презрение к тем трем клятвам, которые он некогда давал Богу и людям, — целомудрие, бедность и послушание. Итак, он трижды проклят и недостоин жить — Стефан вновь укрепился в своей первоначальной мысли. Теперь ему оставалось только ускакать подальше от этих мест и окончить свои дни в бою с неверными.
Решив так, сир Стефан Сен-Клер, брат ордена бедных ратников воинства Иисуса Христа, спешился, отыскал голубой камешек, только что отброшенный в сердцах, и прочно привязал его за тесемку к гарде меча. Затем он неторопливо убрал клинок в ножны, подобрал поводья, тщательно укрепил основание копья в ременной петле возле стремени и, привесив щит к левой руке, опять пришпорил коня. Теперь путь его лежал на восток, где Сен-Клер намеревался встретить скорую и славную смерть, достойную и его имени, и имени Господа.
Господь же, Чьи пути неисповедимы, позаботился о том, чтобы ни одна вражья душа не попалась дерзкому рыцарю на протяжении долгих миль.
ГЛАВА 2
Известие об исчезновении Сен-Клера застало принцессу вечером второго дня после его бегства. Братии все еще был памятен случай с его прежним похищением, поэтому они твердо решили, что на этот раз непременно отыщут рыцаря, куда бы он ни подевался и кто бы ни был в том повинен. Восемь его товарищей шумно возмущались новому злодеянию и несколько дней кряду прочесывали Иерусалим вдоль и поперек вместе с сержантами ордена, выспрашивая каждого встречного, не видел ли он их геройского собрата.
Наутро третьего дня у входа в конюшни показался гонец, спросивший брата Гуга, и вскоре магистр, с выражением явной озадаченности и хмурой решимости на лице, передал на время свои обязанности брату Годфрею и отбыл вместе с посланцем, объяснив, что его вызвали в королевский дворец по делу, имеющему касательство к исчезновению брата Стефана.
Там его сразу препроводили в покои принцессы для личной с нею беседы, в присутствии еще двух придворных дам. Гуг де Пайен, более привыкший управлять и командовать воинами, в женском обществе совершенно растерялся и вскоре, сам не понимая, каким образом, выложил им все известные ему подробности и подозрения о пропаже младшего из их братии. Он рассказал принцессе, что упомянутый рыцарь уже однажды исчезал: тогда его похитили — по неизвестной причине или, скорее, вовсе без причины — неизвестные злоумышленники, и что в последнее время брат Стефан беспрестанно мучился воспоминаниями о пытках, которым они его подвергали.
Алиса слушала с неподдельным интересом, дознаваясь самых несущественных мелочей того происшествия и понемногу выуживая обрывки сведений о страданиях молодого монаха. Услышанное явилось для нее неожиданностью, и она не на шутку встревожилась — не за безопасность брата Стефана, а за свою собственную. Первые признаки беспокойства всколыхнулись в ней, едва брат Гуг упомянул о том, что Сен-Клер помнит о тех пытках многомесячной давности: тогда она сама отдала распоряжение мучить его — послушавшись уверений, что после наркотического опьянения он абсолютно ничего не вспомнит. Да и пытками их назвать было нельзя — одна лишь видимость. Алиса велела сковать Сен-Клера по рукам и ногам так, чтобы следы оков бросались в глаза, и приказала разок высечь — не до глубоких шрамов, а просто чтобы содрать кожу на спине и вызвать поверхностные струпья. Алиса понимала, что его невредимое возвращение всем покажется неестественным. В дополнение она распорядилась во время «пыток» не забывать натирать его навозом и прочей грязью, чтобы скрыть следы ежедневных омовений и умащений. Не вправе выказывать свои истинные чувства, принцесса тем не менее сильно переживала, что рыцарь, оказывается, не все позабыл о своем пребывании во дворце.
Узнав накануне о его вторичном исчезновении, она озадачилась, но не более того. Версию о том, что кто-либо еще мог похитить Сен-Клера ради сведений либо ради чувственных утех, она сразу же отмела. Единственным способным на это человеком был, по ее мнению, епископ Одо, но он, как Алиса твердо знала, не имел ни воли, ни мужества, чтобы в открытую схлестнуться с ней. Ее отец, вздумай он разделаться с монахом, действовал бы напрямую — как и патриарх-архиепископ: ни одному из них не было смысла прибегать к уловкам. Алиса уже подумывала, не пойти ли сначала к самому де Пикиньи и не вывалить ли на него все свои догадки и подозрения, но скоро отступилась от этой идеи, признав ее негодной: у патриарха никогда не нашлось бы достаточно времени для принцессы, и он бы пальцем не пошевельнул, чтобы помочь ей даже в ничтожной малости. Пришлось обратиться непосредственно к Гугу де Пайену и предложить ему свое содействие в поисках пропавшего рыцаря.
