Никто не проронил в ответ ни слова, пока Сент-Аньян не спросил:
— Так что же теперь?
— Не знаю, — развел руками де Пайен. — Прежде всего, архиепископу предстоит убедить короля, что его предложение использовать нас в качестве стражников и ревнителей порядка содержит в себе очевидную выгоду. С этой стороны он, как я подозреваю, не встретит противодействия: король давно жаждет найти какой-нибудь хитроумный выход из положения, которое его уже окончательно допекло. То, что мы с вами предлагаем, прекрасно отвечает его нуждам. Но вовсе не король должен нас сейчас заботить — сам-то он достаточно проницателен, чтобы быстро смекнуть, где есть для него преимущество. К сожалению, то же самое можно сказать и о тех, кому мы приносили клятву вассальной верности. Ведь и они тоже не слепы насчет собственных выгод, а в данном случае наше предложение ни с какой стороны не будет им полезно. Они проигрывают по всем статьям; на их долю выпадают лишь убытки, причем постоянные и без всякого возмещения, поскольку они лишаются подчиненных. Вот кого Вармунду де Пикиньи предстоит в первую очередь убедить в здравости его рассуждений, и я боюсь даже представить, как он сможет справиться с такой задачей. Тем не менее я от всей души желаю ему успеха…
Гуг прервался и после короткого раздумья закончил более оптимистичным тоном:
— Вот все, что я хотел вам сказать. Я надеюсь, что наше ходатайство будет удовлетворено. Не знаю, чем это завершится, но, скорее всего, мы станем монахами христианской Церкви, которая и будет нас содержать. Мы свяжем себя такой же священной клятвой, которую некогда уже принесли друг другу, и будем находиться в полном распоряжении, хотя и чисто внешне, Вармунда де Пикиньи, патриарха-архиепископа.
— Гуг, а как же конюшни? — вскинул руку Сент-Омер. — Ты не забыл о них спросить?
— Разумеется, не забыл, и архиепископ согласился с полуслова, без малейших колебаний. Мы получим конюшни, как только король Балдуин даст свое согласие и наш план официально вступит в силу. Де Пикиньи ни на минуту не задумался над моей просьбой, а сразу позволил их занять. Да и с чего бы ему проявлять недоверие? Эти конюшни стоят заброшенные не одну сотню лет, от них никакого проку. А тут ему предлагают найти им достойное применение, которое ни патриарху, ни королю ровным счетом ничего не будет стоить. Да будет так.
Товарищи Гуга вслед за ним повторили древнее благословение их ордена:
— Да будет так.
МОНАХИ ХРАМОВОЙ ГОРЫ
год 1118 от P. X.
ГЛАВА 1
Беспомощная, запертая в трясущейся карете, вокруг которой шло сражение и раздавались крики, Морфия Мелитенская не верила, что ее жизнь вот-вот оборвется. Тем не менее врожденный здравый смысл подсказывал ей, что ее предчувствия, скорее всего, станут реальностью. Гибель уже настигла рыцаря ее эскорта, сира Александра Гильярдама, и теперь он лежал, некрасиво развалившись и уткнувшись лицом в сиденье напротив. Кровь и мозги, вытекшие из его раскроенной головы, запачкали ей подол, а от вывалившихся наружу кишок исходило зловоние, заполнявшее тесное пространство кареты, в котором была заточена Морфия.
До нападения в карете было двое сопровождающих. Только что они сидели в небрежных позах, их шлемы валялись в ногах, а кольчужные капюшоны были беспечно откинуты. Сами молодые люди предавались приятной беседе, искренне стараясь угодить Морфии и развлечь ее во время долгого путешествия. Вдруг произошло некое замешательство, карету тряхнуло, закачало, и она угрожающе накренилась. Оказалось, что напуганные лошади свернули с наезженной дороги, а затем внезапно остановились. Вокруг послышались озлобленные крики и возгласы застигнутого врасплох эскорта.
Не успели трое сидящих в карете понять, что к чему, как их оглушил громкий стук копыт, и большой конный отряд — Морфия была слишком растеряна и смятена, чтобы разобраться, кто были эти всадники, — неожиданно и стремительно налетел на их караван. Она все еще не понимала, что происходит, а двое рыцарей ее эскорта уже кинулись к дверце, мешая друг другу и впопыхах нащупывая оружие. Их шлемы так и остались лежать на полу кареты.
Антуан Бургундский первым распахнул дверцу и рванулся наружу, не заметив, что при этом оперся на руку охраняемой им дамы. Морфия ощутила мимолетную боль в крепко стиснутом запястье, а Антуан тем временем уже успел выпрыгнуть и тут же рухнул на колени, обеими руками вцепившись в неправдоподобно длинное древко копья, пронзившее его прямо у кареты. Он повалился вперед, но Морфия так ничего и не разглядела, поскольку выходной проем загородила фигура Алекса Гильярдама: тот в свою очередь пробрался к дверце, с трудом удерживая равновесие в трясущейся карете. Затем Морфия услышала короткий и безжалостный треск, завершившийся мощным ударом, натолкнувшим ее на нелепую мысль о рубке деревьев. Молодой рыцарь рядом с ней вдруг захлебнулся, отшатнулся от двери и обернулся к ней. Лицо его было полностью размозжено, череп расколот и раздроблен: стальная арбалетная стрела, выпущенная в упор, вошла ему в середину не защищенного шлемом лба.
У Морфии округлились глаза от страха, меж тем как убитый рыцарь снова повернулся, вероятно, под действием смертоносного импульса, и, оседая, привалился к дверце. Плотные шторки сомкнулись, лишив Морфию возможности видеть, что творится снаружи, и пропуская только шум схватки. Она в оцепенении наблюдала, как у убитого в конце концов подогнулись колени и он стал валиться прямо на нее. Жидкая масса — содержимое его черепа — выплеснулась и с сочным звуком шлепнулась на пол и прямо ей на подол. Только тогда Морфия в ужасе очнулась и стала обеими ногами отбрыкиваться от мертвеца, отчаянно вопя от омерзения. Собравшись с силами, она уперлась ступнями в левое плечо Гильярдама, толкнула его, отчего труп опять оказался в стоячем положении, затем повернулся и завалился в другую сторону, лицом в скамью, на которой только недавно сам сидел. Смятенная, неспособная пошевелиться, Морфия услышала странное бульканье: у покойника расслабился анальный сфинктер. На какое-то время она окончательно забылась, словно холод сковал весь ее разум.
Морфия не знала, сколько времени она провела в таком затуманенном состоянии, ничего не видя и не слыша, но, снова придя в чувство, поняла, что сражение у кареты еще не закончилось. Она вновь ощутила приступ неудержимой паники, однако, будучи женщиной сильной и волевой, поборола ощущение беспомощности. Когда присутствие духа окончательно вернулось к ней, Морфия стала озираться, подыскивая какое-нибудь средство, чтобы, в случае чего, защититься.
Ей попалась на глаза рукоять кинжала, болтавшегося на поясе мертвого Гильярдама. Морфия ухватилась за нее и вытащила клинок из ножен. В этот момент карету сильно качнуло, и от мощного толчка Морфия отлетела в правый угол, растопырив локти и цепляясь руками за стенки, но не выпуская кинжала. В окно кареты просунулась рука; кто-то ухватился за шторку и сорвал ее. Морфия увидела перед собой злобное чернозубое лицо — какой-то человек беззастенчиво пялился на нее с крыши кареты, вероятно прикидывая ценность добычи.
