— Брат Стефан, — кивнула она. — Ну конечно, вы ведь отреклись от мира. Я забыла.
— Не совсем так, принцесса, — пробормотал патриарх, протянув юноше его меч, отчего тот зарделся еще ярче. — Брат Стефан пока только послушник, но очень скоро он принесет окончательный обет, подразумевающий отречение от мира и не только. В сущности же, он тем самым отрекается от дьявола, мирских и плотских соблазнов, посвятив всю свою жизнь Господу. Достойное предначертание для любого мужчины.
Алиса улыбалась как ни в чем не бывало, хотя несколько месяцев спустя она сама удивлялась, каким образом ей удалось тогда утаить кипящую в ней злобу, вызванную плохо прикрытой дерзостью старого лицемера. Она поняла, что он находит ее поведение безнравственным, но его осуждение не могло принести ей ощутимого вреда, поскольку, несмотря на его патриарший и архиепископский титул, а также прямое влияние на мнение ее отца, он не имел никаких доказательств, чтобы ее обвинить. Прослышав о его подозрениях насчет ее распутства, Алиса стала предпринимать немалые усилия, чтобы патриарху нечего было нашептывать ее отцу. Она вела себя сверхосмотрительно и даже, в последнее время, весьма воздержанно. Не укрылось от нее и то, что архиепископ выведывает подробности о ее деятельности в других сферах, где их дороги уже не раз пересекались. Алиса с возмущением реагировала на подобные действия патриарха, невзирая на то, что для них вполне имелись основания, признавая, впрочем, что ничего не может им противопоставить — пока не может, потому что остается беспомощной принцессой. Как только она станет королевой — а Алиса собиралась приложить все силы, чтоб добиться этого статуса, — все в корне изменится. Тогда она укажет этому старому извращенцу его истинное место — а вместе с ним и всякому, кто разделяет его мнение о ней.
А пока, столкнувшись с ситуацией, из которой невозможно было выйти победительницей, принцесса смирилась с неизбежным и подчинилась. Не выказав ни малейшего признака озлобления или разочарования, она любезно кивнула старшему монаху, де Пайену, а затем молодому Сен-Клеру и сердечно с ними распрощалась. К патриарху она обратила улыбку, исполненную истинной любви и обожания, поблагодарив его за заботу и заверив, что она непременно передаст матери его пожелания скорейшего выздоровления. Проговорив все это, она вернулась к карете и быстро взобралась по лесенке, снова опершись на подставленную архиепископом руку.
Проследив, чтобы она удобно устроилась в экипаже, де Пикиньи отступил в сторону и подал знак кучеру трогаться. Лошади ступили в колею, карета накренилась и покатила вперед, а Стефан Сен-Клер не сводил глаз с удаляющегося экипажа, словно мог сквозь его стенки разглядеть молодую женщину, скрытую внутри его. В жизни не видал он никого прекраснее, и ее образ запечатлелся в его памяти. Вот она склоняется к нему, собрав в горсть свисающую ей на грудь длинную массивную цепь, и переливчатое золото медленно, звено за звеном, стекает в подставленную чашечкой ладонь. Сен-Клер понимал, что слишком опасно позволять себе думать о такой красоте — напротив, нужно молиться, чтобы Господь дал силы бороться с искушением, тем более что суровый голос наставника уже напомнил ему об его обязанностях. Однако понимал рыцарь и то, что, без всякого сомнения, это улыбчивое лицо будет преследовать его весь день до тех пор, пока сон не одолеет его.
ГЛАВА 2
Укрывшись в полумраке кареты, Алиса велела кучеру немедленно доставить ее во дворец, где весь оставшийся день прорыдала от злости и разочарования. Из-за вмешательства архиепископа все в ней горело и кипело — от краха надежд и унижения, словно ее прилюдно высекли, пусть и на словах. Алисе хотелось завопить, швырнуть что-нибудь о стену, но она довольствовалась тем, что в ярости грызла клочок полотна, оторванный от головного покрова и скрученный в жгут. Она понимала, что позволить своему раздражению выйти наружу — значит, дать пищу для пересудов среди слуг и придворных, которые не преминут потом всячески прохаживаться насчет ее дурного нрава. Напряженная, словно натянутая кожа на барабане, принцесса молча сидела, жестоко терзая в руке клочок материи и изобретая всевозможные наказания, которым она с удовольствием и собственными руками подвергла бы старого архиепископа.
В жизни Алисы де Бурк было мало ситуаций и еще меньше людей, которых она не могла бы себе подчинить и управлять ими по своему усмотрению. Одним из них был Вармунд де Пикиньи, и это до крайности ее раздражало. Однажды, два года назад, когда его навязчивость стала совсем уж несносной, она попыталась поставить его на место, но навлекла на себя целую бурю, вызвав у отца невиданную вспышку гнева. Тогда Балдуин отругал ее в присутствии множества людей, и впредь Алиса соблюдала крайнюю осмотрительность в общении с архиепископом, стараясь по возможности вообще с ним не сталкиваться, а если все же приходилось встретиться, как можно менее замечать его присутствие.
Ее отец также принадлежал к числу тех, над кем она не имела власти, несмотря на обманчивое впечатление, будто Балдуин слишком снисходителен к дочери. Но Алиса-то знала, знала с самого детства, что он не потерпит излишнего нажима или открытого неповиновения. Король был деспотом, подотчетным только самому себе, и его приступы бешенства, пусть редкие и тщательно скрываемые от посторонних глаз, были непредсказуемы, зато запоминались своей жестокостью и опасными последствиями. В глубине души Алиса де Бурк не сомневалась, что в состоянии гнева ее отец был способен на убийство, поэтому выверяла каждый шаг, предпринятый в его отношении.
По грохоту обитых железом колес экипажа на булыжной мостовой Алиса поняла, что карета уже поднимается по скату, ведущему к главным воротам королевской резиденции. Она поспешно отерла с глаз слезы и предусмотрительно спрятала лицо в складки длинного шелкового шарфа, накинутого на плечи. Когда капитан эскорта распахнул перед принцессой дверцу, она молча и недвижно дождалась, пока он сбросит вниз раскладную лесенку, и быстро спорхнула по ней, отклонив предложенную ей руку и тщательно кутая голову в шарф, одним концом которого, по мусульманскому обычаю, она закрывала лицо.
Алиса сразу проследовала прямо во дворец, в свои покои, ни с кем не обмолвившись ни словом и беззвучно рыдая всю дорогу, пока шла по долгим переходам с высокими потолками и по главной лестнице, ведущей на верхний этаж. Увидев, что двери покоев ее матери распахнуты, она помедлила и заколебалась, набраться ли смелости пройти мимо в надежде, что в приемной королевы никого не окажется, или повернуться и снова спуститься на нижний этаж, чтобы добраться до своей комнаты с другой стороны по заднему коридору. Выбрав первое, принцесса храбро двинулась вперед, высоко вскинув голову, но, едва она поравнялась с дверьми материнских покоев, ее тут же окликнула королева, словно нарочно поджидавшая дочь.
— Алиса? Бога ради, Алиса, дитя мое, скажи, что с тобой? У тебя такой вид, будто ты побывала на поле боя и сражалась с бандитами. Иди скорей сюда.
Алиса помертвела и остановилась, сквозь зубы шепча слова, которые удивили и возмутили бы королеву, услышь она их. Принцесса обернулась и увидела в открытые дверные створки, что в комнате матери полно прислуги, а сама королева стоит и повелительно смотрит на нее.
