Однако ружья пока молчали. Первый выстрел, прозвучавший в лесу Дальнего Запада, был вызван появлением красивой птицы, напоминавшей зимородка.
– Я ее узнал! – вскричал Пенкроф, и его ружье выстрелило как бы само собой.
– Что вы узнали? – спросил журналист.
– Птицу, которая ускользнула от нас в день нашего первого похода. Мы назвали в честь ее эту часть леса.
– Это якамар! – вскричал Герберт.
Это действительно был якамар красивая птица с густым оперением, отливающим сталью. Заряд дроби уничтожил якамара, и Топ принес его в пирогу вместе с дюжиной турако лазающих птиц величиной с голубя. Перья их были испещрены зелеными пятнами, крылья – наполовину красные, а торчащий хохолок окаймлен белой полосой. Птицы были убиты меткими выстрелами Герберта, и юноша очень этим гордился. Турако – более вкусная дичь, нежели якамар, мясо которого жестковато, но Пенкрофа трудно было бы разуверить, что он застрелил не лучшую из съедобных птиц.
В десять часов утра пирога достигла второй излучины реки Благодарности, примерно в пяти милях от устья. В этом месте сделали привал, чтобы позавтракать; отдых под тенью могучих деревьев длился полчаса.
Ширина реки по-прежнему была шестьдесят-семьдесят футов, а глубина футов пять-шесть. Как заметил инженер, в нее вливались многие притоки, но это были узкие, несудоходные речки. Что касается лесов Якамара и Дальнего Запада, то они казались бесконечными. Ни в чаще, ни под прибрежными деревьями ничто не выдавало присутствия человека. Исследователи не увидели ни одного подозрительного следа; было ясно, что топор дровосека не касался этих деревьев и ничей нож не. пересекал лиан, переплетающихся между деревьями, среди густых кустарников и высокой травы. Если потерпевшие крушение высадились на острове, они, очевидно, не уходили с берега, и не под густым покровом леса следовало искать несчастных, которые уцелели при предполагаемой катастрофе.
Поэтому инженер стремился как можно скорее достигнуть западного берега острова Линкольна, до которого, как он думал, было миль пять. Поход возобновился, и, хотя течение реки, видимо, направлялось не к берегу, а скорее к горе Франклина, исследователи решили не покидать пироги до тех пор, пока под ней будет достаточно воды, чтобы плыть. Это экономило и сберегало силы и время, так как дорогу сквозь густую чащу пришлось бы прокладывать топором.
Но вскоре течение совсем прекратилось: либо наступил отлив, который начинался в это время, либо влияние моря совсем не чувствовалось на таком расстоянии от устья реки. Пришлось взяться за весла. Наб и Герберт заняли места на скамье, Пенкроф стал на корму, и лодка снова двинулась вверх по течению.
Лес в районе Дальнего Запада становился как будто реже: чаща была не так густа, деревья нередко стояли в одиночку. Но благодаря простору они могли в изобилии пользоваться чистым воздухом и разрослись во всю ширь; они были великолепны.
Какие замечательные экземпляры флоры этих широт! Их присутствие позволило бы любому ботанику определить параллель острова Линкольна.
– Эвкалипты! – вскричал Герберт.
Действительно, то были чудесные представители растительного царства, последние великаны субтропической зоны, сородичи эвкалиптов Австралии и Ново-Зеландии – стран, расположенных на той же широте, что и остров Линкольна. Некоторые из них достигали двухсот футов высоты. Окружность их ствола у основания равнялась двадцати футам, кора, изборожденная полосками благовонной смолы, была почти в пять дюймов толщиной. Ничего нет прекраснее, но вместе, с тем и диковиннее этих огромных представителей семейства миртовых, листья которых обращены к свету боком и свободно пропускают солнечные лучи.
У подножия эвкалиптов росла свежая трава, из которой то и дело вылетали стайки маленьких птичек, блиставших в ярких лучах света, словно крылатые рубины.
– Вот так деревья! – воскликнул Наб. – Но какая от них польза?
– Эка невидаль! – ответил Пенкроф. – Среди деревьев тоже должны быть великаны, как и среди людей. Они только на то и годны, чтобы показываться на ярмарках.
– Думается, вы неправы, Пенкроф, – возразил Гедеон Спилет.
– Эвкалиптовое дерево с большой пользой употребляют в столярном деле.
– Добавлю, сказал Герберт, – что к одной семье с эвкалиптами принадлежит много полезных деревьев: гвоздичное дерево, приносящее гвоздичное масло; гранатное дерево; eugenia cauliflora, из плодов которого приготовляют неплохое вино; митр ugni, содержащий прекрасный опьяняющий ликер; митр caryophyllus, из коры которого получают отличную корицу; eugenia pimenta, дающая ямайский перец; мирт обыкновенный, ягоды которого заменяют приправу; eucalyptus robusta, дающий превосходную манну; eucalyptus Guinei, сок которого, перебродив, похож на пиво. Наконец, все деревья, известные под названием «дерево жизни», или «железное дерево», тоже принадлежат к семейству миртовых, которое насчитывает сорок шесть родов и тысячу триста видов.
Никто не прерывал юношу, который с увлечением читал свою маленькую лекцию по ботанике. Сайрес Смит слушал его с улыбкой, а Пенкроф испытывал невыразимое чувство гордости.
– Прекрасно, Герберт, – сказал Пенкроф, – но я готов поклясться, что все эти полезные образцы, которые ты только что перечислил, не так громадны, как эти эвкалипты.
– Ты прав, Пенкроф, – подтвердил Герберт.
– Значит, это подтверждает то, что я сказал: от великанов нет никакого проку.
– В этом вы ошибаетесь, Пенкроф, – возразил инженер. Эти гигантские эвкалипты, под которыми мы сидим, тоже приносят пользу.
– Какую же?
– Они оздоровляют местность. Знаете ли вы, как их называют в Австралии и Новой Зеландии?
– Нет, мистер Сайрес.
– Их называют «лихорадочное дерево».
– Они нагоняют лихорадку?
– Нет – прогоняют ее.
– Это надо записать, – сказал журналист.
– Записывайте, дорогой Спилет. По-видимому, доказано, что присутствие эвкалиптов обезвреживает болотные испарения. Это предохранительное средство испытывали в некоторых областях Южной Европы и Северной Африки, где климат, безусловно, вреден, и здоровье населения улучшалось. В районе распространения этих деревьев исчезла перемежающаяся лихорадка. Это несомненный факт, чрезвычайно приятный для обитателей острова Линкольна.
– Что за остров! Что за благословенный остров! – вскричал Пенкроф. – Говорю вам, тут есть все, кроме…
– И это будет, Пенкроф, и это найдется, – сказал инженер – Но двинемся дальше и будем плыть до тех пор, пока река сможет нести нашу пирогу.
Поход продолжался. Исследователи проплыли еще около двух миль среди зарослей эвкалиптов, которые покрывали всю эту часть острова. Занятая ими часть территории по обоим берегам реки Благодарности казалась необозримой; русло реки извивалось между высокими зеленеющими берегами. Дно его было во многих местах покрыто травой и даже острыми камнями, что значительно затрудняло плавание. Работать веслами стало неудобно, и Пенкроф пустил в дело шест. Поверхность дна понемногу повышалась, и можно было предугадать, что лодка остановится. Солнце уже начало склоняться к горизонту; гигантские тени деревьев протянулись по земле. Видя, что им не достигнуть засветло западного берега острова, Сайрес Смит решил заночевать на том самом месте, где станет лодка. По его расчету, до берега оставалось еще миль пять-шесть – слишком большое расстояние, чтобы идти ночью в этом незнакомом лесу. Лодку продолжали неустанно проталкивать среди зарослей, которые становились все более густыми и населенными, по крайней мере, зоркие глаза моряка как будто заметили обезьян, стаями бегавших по деревьям. Несколько раз животные даже останавливались на некотором расстоянии от лодки и без всякого страха рассматривали колонистов. Очевидно, они видели людей в первый раз и не знали, что их следует опасаться. Этих четвероруких легко было бы застрелить, но Сайрес Смит воспротивился бессмысленному избиению, которого жаждал нетерпеливый Пенкроф. Мирная политика была к тому же и безопаснее: сильные, ловкие обезьяны могли повредить колонистам, и лучше было не вызывать их вражды совершенно не нужным нападением.
