…Как же тягостны его путы! И он вновь бешено забился, силясь высвободить ноги.
– Все хорошо, милорд, успокойтесь!
Кто? Кто это тут «милорд»? Это к нему обращаются таким образом? Он попытался припомнить, отчего это так, и ему это даже почти что удалось… Но накатившая волна жара, сменившаяся ознобом, помешала ему.
…Как холодно. Он попытался зарыться поглубже в подушки, силясь согреться и не в силах унять приступ сотрясающей все тело дрожи. Кто-то нежно коснулся его лба – и дрожь мгновенно унялась. Пальцы… теплые, тонкие, нежные – они поглаживают, ласкают…
Затем он ощутил эти пальцы у себя на груди – их прикосновения к обнаженной коже были необычайно нежны. Обнаженной коже? Куда делись сковывающие его путы? Стало быть, теперь он свободен и может выбраться из этого ада?
Но Хейстингз не пошевелился, словно загипнотизированный сладостными круговыми движениями этих пальчиков. Ради этого прикосновения он согласен был еще какое-то время помучиться в аду, где теперь почему-то странно пахло – то ли подгнившими овощами, то ли затхлой водой из заросшего пруда, где к тому же утонула и сдохла коза…
Гаже запаха Хейстингз в жизни не чувствовал – а ведь он без малого год просидел в тюрьме в тропиках, и о том, что такое настоящая вонь, знал не понаслышке. Лишь нежные прикосновения удерживали его от того, чтобы стремглав устремиться прочь от источника невыносимого амбре. И, с трудом терпя испытание, выдавшееся на долю его несчастного носа, он всецело сосредоточился на пальчиках, порхающих по его широкой груди.
…Ручка маленькая. Так это леди? Нет… подушечки этих пальчиков слегка загрубели – кожа его, ставшая вдруг необычайно чувствительной, это ощущает. Эта женщина явно этими руками зарабатывает себе на жизнь. Это сиделка?
Хорошо, если сиделка. Если это так, то он, видимо, еще не в аду… он просто болен. Тут он припомнил, как мок под дождем – чертовски холодным английским дождем, и это после почти двадцати лет житья в жарком климате экзотических островов! Прислушавшись, Хейстингз различил звук: в окошко барабанил все тот же омерзительный ледяной дождь…
Да, это лихорадка. У него лихорадка… и он в Англии.
Вот только он никак не мог вспомнить, как сюда попал.
А сиделка продолжала свои манипуляции: она втирала в его грудь что-то вонючее. Похоже, он мало-помалу согревался, да и дышать вдруг стало полегче. Хейстингз чувствовал, что его вот-вот одолеет живительная дрема, где не будет места видениям преисподней. Лихорадка, холодный английский дождик – и ангельский голос сиделки, а еще ее волнующе-эротичные касания…
Уже проваливаясь в сон, он понадеялся, что этот ангел по невинности своей не заметит его мощнейшего возбуждения…
Глава 6
Открыв глаза, Электра узрела прямо перед собой заляпанную грязью льняную ткань. Она поморгала. Это оказалась мужская сорочка, в распахнутый ворот которой неведомо как проникла ее рука, которая покоилась теперь на теплой обнаженной мужской груди.
Боже праведный и все святые!..
Было утро. Электра взглянула вверх, прямо в розовое с золотом рассветное небо, заменявшее отсутствующую крышу. Она лежала в теплом, но слегка влажном гнездышке, свитом наспех из затхлых занавесок и портьер. Даже сегодня, когда с того памятного пожара минуло почти четырнадцать лет, они все еще хранили запах дыма. А мужчина, который оказался на поверку вовсе не лордом Эроном… кстати, как его зовут? Ах да, Хейстингз. Мистер Хейстингз прижимал ее к себе, обняв обеими руками, одна из которых уютно покоилась на ее талии…
Похоже, что, продрогнув до костей, она сама прильнула к нему и уютно угнездилась, согреваемая его мощным теплым телом. Теперь голова ее лежала у него на плече, одну ногу она согнула в колене и закинула прямо на него… И колено этой ноги покоилось прямо на… О боже правый и все святые!..
Однако мистер Хейстингз во сне был необычайно нежен и предупредителен.
Или сам тоже не прочь был согреться.
Бедняга уступил ей самое сухое и защищенное от непогоды место в «гнездышке» – и она от этого весьма выиграла. Ночью она вполне могла погибнуть от холода, однако сейчас чувствовала себя просто восхитительно.
С величайшей осторожностью она убрала ладошку, вздохнув с облегчением оттого, что грудь мужчины даже не шевельнулась. Затем очень медленно вытащила руку из-под его сорочки. Потом, снова очень осторожно и медленно, убрала ногу, которая лежала на… на… боже, на чем… неужели?…
Стыдливо отведя взгляд, она отстранилась от теплого могучего тела. Для нее невыносима была мысль, что мужчина, проснувшись, застанет ее в своих нежных объятьях… Ах, как было бы неловко! Электра изо всех сил убеждала себя, что кровь кинулась ей в лицо именно от неловкости положения, а вовсе не потому, что мужские руки обнимают ее. Наконец ей удалось откатиться в сторону.
Даже жалко… ах, как ей было удобно! К тому же было тепло, а вчера ночью она такого даже вообразить себе не могла!
Черт подери!
Она провела ночь в объятьях незнакомца.
Но ведь именно таков был план, разве не так?…
Впрочем, лишь с огромной натяжкой можно было назвать планом необдуманное похищение мужчины и намеренно погубленную собственную репутацию. В ее действиях куда больше было бесшабашного безумия, нежели хладнокровно обдуманных действий. Похоже, она и в самом деле плоть от плоти своей безумной семейки…
Не говоря уже о том, что план ее по всем статьям провалился.
Бегло оглядев себя, Электра пришла к выводу, что добродетель ее никоим образом не пострадала. Даже ее рубашка и жилет, пусть влажные, перепачканные и мятые, не были расстегнуты. Так что она дешево отделалась… А этот мистер Хейстингз и не подумал воспользоваться ее слабостью.
Еще бы он посмел!
Слуга, обесчестивший леди, – не жилец на этом свете. В подобных случаях дело редко доходит до суда – виновный просто погибает от некоего трагического несчастного случая, при этом у всех лиц, вовлеченных в скандал, прочнейшие алиби.
Так уж устроен этот мир, и Электру такое положение дел вполне устраивало.
Впрочем, если до ее братьев дойдет, что их сестрица провела ночь в объятьях слуги, пусть даже спасая тем самым свою жизнь, бедняга Хейстингз и до вечера не доживет. А если кому-то, кроме родных, вдруг станет об этом известно – прощай ее репутация!
К своей добродетели Электра относилась без налета излишней сентиментальности. Чем скорей она выйдет замуж и избавится от тягостных запретов, налагаемых обществом на невинную деву, тем лучше. У замужних дам куда больше свобод, нежели у юных леди. Замужние могут ходить за покупками и даже путешествовать в одиночестве. Они могут танцевать на балах с кем угодно, и их озабоченные компаньонки не станут придирчиво оценивать каждого кавалера. Боже правый, да Электра мечтала просто о возможности гулять в парке погожим летним днем!
