Никакой уверенности в ее голосе не было, скорее это опять походило на просьбу.
– Печально. Значит, мне не надо больше вспоминать о том, как ты пахнешь, как ты вся дрожишь под моими руками, когда я ласкаю тебя?
– Полагаю, так будет лучше всего. – Теперь ее голос звучал тихо, еле слышно. – Пожалуйста, прекрати.
– Легко сказать. Может быть, я и прекратил бы, если бы был близок с тобой?
От этих слов у него болезненно заныло внутри.
– Не жди. Этого не будет никогда.
Его член придерживался иного мнения. Шейн потрогал его, тот ныл от возбуждения.
– Ты не гладишь себя?
В трубке раздался странный всхлип.
– Вот еще выдумал!
– Да-а?! Что-то я сомневаюсь. Знаешь, о чем я только что подумал?
– Не знаю и знать не хочу.
– Зачем лгать? – Он неторопливо принялся поглаживать член. – Думаю, ты вся сгораешь от желания. Твои бедра невольно сжимаются от возбуждения, ты хочешь меня, а ведь я совсем рядом.
В трубке стало тихо, кроме ее частых прерывистых вздохов ничего не было слышно. В воздухе чувствовалось явное напряжение.
– Ты… ты ошибаешься.
– Нет, не ошибаюсь. – Он рассмеялся.
– Нет, ошибаешься.
– Ладно, ты права, – согласился он, понимая, что своими возражениями лишь раздражает ее.
– Спасибо, – радостно бросила она в ответ. – Теперь, если мы договорились, что это ошибка, может, сменим тему?
– Ни в коем случае, – быстро произнес Шейн.
В трубке раздался ее приглушенный вскрик, обрадовавший Шейна.
– Между прочим, – он начал активно ласкать свой возбужденный член, создавая тем самым характерный звук, который она не могла не услышать, – я тут лежу, поглаживая свой член и думая о том, что буду делать с тобой. Я и впредь буду вести с тобой подобные крайне неприличные разговоры с одной целью – чтобы ты потеряла голову и согласилась выполнять все мои желания.
– Прекрати. – Голос Сесили звучал не требовательно, как ей, вне всякого сомнения, хотелось, а почти умоляюще.
– Ни за что. – Зато в голосе Шейна уверенности было, хоть отбавляй. Одновременно в его воображении возникали десятки, сотни картин, волнующих, соблазнительных и очень сексуальных.
– Какой же ты противный. – Ее мягкий и тягучий голос был переполнен чувственностью.
Шейн рассмеялся:
– Спокойной ночи, Сесили.
На следующее утро Сесили спустилась на кухню, стараясь держаться как можно увереннее.
Шейн не должен был узнать, чем она занималась вчера ночью. У него не было никаких доказательств. Он был прав в своих смелых догадках, но будет лучше, если он никогда не узнает об этом.
Она пыталась побороть в себе проснувшуюся страсть, но это было выше ее сил.
Что было причиной ее слабости? Вернее кто? Уж, конечно, не она. Всему виной был он, он один.
Его голос. То, как он говорил. И то безумие, охватившее их обоих на кухне. А еще его откровенное признание о том, что он делал в своей спальне.
У Сесили не было выхода.
Минут двадцать она пыталась заснуть. Все было напрасно. Натянув до подбородка одеяло, она вспоминала имена американских президентов в той последовательности, в которой они приходили к власти. Однако строгие и мужественные лица Джорджа Вашингтона и Эндрю Джексона не могли остудить жар внутри ее тела.
После того как плачевно провалилась затея с президентами, она сделала попытку рационально объяснить происшедшее с ней. Потом пришла очередь уверений самой себя в том, что Шейн ни о чем не узнает. У него были одни лишь догадки и подозрения, но знать наверняка он никак не мог.
Сесили умела владеть собой и скрывать свои эмоции. В политике без этого умения делать было нечего.
Но как она ни старалась, природа взяла свое. Она перестала сопротивляться подступающему оргазму, не потому что она была такой порочной, а потому что ее возбуждение никак не угасало, кожа горела так, словно ее жгли огнем.
Каждое движение казалось ей мучительным, она напрягала бедра, то сжимая их, то раздвигая. Когда же желанная цель была достигнута, и сексуальное возбуждение сделалось максимальным, то это длилось полминуты, если не больше. Сила и острота ее чувств были столь велики, что она закусила нижнюю губы, чтобы сдержать стоны, рвавшиеся из груди. Но на этом все не закончилось. Волна наслаждения спала, но не затухла, а опять взметнулась вверх, потом пошла на убыль, чтобы затем, снова поднявшись, заставить ее тело содрогаться от сладострастия. Мокрая от пота, Сесили прерывисто дышала, ловя ртом воздух и наблюдая за тем, как постепенно гаснет внутри нее жар наслаждения. Как только она пришла в себя, ее первая мысль была о нем. Неужели Шейн знал, что она испытывает? В этот миг она почувствовала себя совершенно потерявшей голову, распутной женщиной.
Впрочем, это никак не укладывалось в ее сознании. Разве такое могло быть с ней?!
Теперь при дневном свете, разговаривая с Шейном, Сесили не должна была выдать себя – главное, чтобы он ни о чем не догадался.
Она глубоко вздохнула. Ну, будь, что будет.
Прежнее хладнокровие вернулось к Сесили. Она была полна решимости и приготовилась отвергнуть любые его намеки, какими бы прозрачными они ни были. С этим пора было кончать и приступать к подготовке своей предвыборной кампании.
К выбору одежды она подошла очень внимательно. Сесили решила надеть желто-коричневые слаксы и белую блузку с рукавами чуть ниже локтей. При взгляде на такой почти закрытый наряд ни у кого не мелькнуло бы ни то что мысли о сексе, но даже намека на подобную мысль. Общее впечатление довершали прическа – аккуратный конский хвост – и совсем неяркий макияж. Получился сухой образ женщины-библиотекарши, очень далекий от образа сладострастной распутницы.
Как следует подготовившись к встрече с Шейном, Сесили почти не боялась ее.
С высоко поднятой головой она вошла на кухню, на которой царил настоящий бедлам. Громко играло радио, из динамика доносились слова известной песни «Наступают хорошие времена». В воздухе вкусно пахло сливочным маслом и сиропом – это Мадди пекла блинчики на новой плите. Митч вынимал из буфета тарелки, в то время как его мать пила кофе, листая какой-то гламурный журнал и постукивая носком ноги о пол. Джеймс что-то внимательно читал в айпаде, он настолько глубоко погрузился в чтение, что не обращал никакого внимания на шум и суету вокруг.
Вся семья в сборе.
Все, кроме Шейна.
Сесили даже растерялась. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. Она так старалась – между прочим, в основном только ради него, в чем она стеснялась признаться себе, – и вот на тебе – все на месте, кроме него.
С лопаткой в руке Мадди повернулась к Сесили.
