Джейн смогла оттолкнуть лапу чёрного ужаса, на миг охватившую её, преодолеть спазм в горле, глубоко вдохнуть.
Она смогла бы, наверное, и заговорить, но тут молчание нарушил капитан Макноутон:
– Юная леди (джентльмены, конечно же, глядели на Джейн, а не на мистера Вандерби), не сомневайтесь, присутствующие здесь джентльмены желают исключительно блага сэру Фрэнсису. Их опыт, безусловно, поможет нам принять правильное решение. Рассказывайте, мы слушаем.
И Джейн, не чувствуя сил сопротивляться общему любопытству, начала рассказ.
Она помнила слова Лайонела о том, что говорить будет трудно.
Но она и представить не могла, что говорить будет не просто трудно, а почти невозможно.
И все равно она говорила. Она сражалась, как пловец, плывущий против течения. Она подбирала слова и заранее строила фразы. А по правде говоря, лишь пыталась это делать.
Джейн попробовала умолчать о ссоре с дядей Генри и не упоминать об отцовском письме, но не смогла. Офицер корвета, друживший с отцом, удивлённо прервал её: «Неужели сэр Фрэнсис не написал вам, едва узнал о том, что его направляют в Крым, а не на Балтику?» Поэтому пришлось сказать и про письмо, и про его судьбу. А так как письма сами собой в камин не попадают, пришлось рассказать об инциденте.
Не обошлось и без его последствий. Услышав сочувственные реплики офицеров: «Но вас ведь наказали», пришлось уточнить: «Посадили в комнату, правда, на месяц». Из которой (опять пришлось сознаться) она однажды выбралась без разрешения. Увы, мелкие, но важные нюансы, связанные с отсутствием миссис Дэниэлс, пришлось опустить. Джейн не к месту опять вспомнила, как Жанну д’Арк приговорили к смерти, застав в мужской одежде, причём судьи не интересовались причинами её последнего переодевания. Нарушила запрет, так нарушила.
Но труднее всего Джейн пришлось, когда она дошла до собеседника дяди Генри. Она старалась не встретиться взглядом со Счастливчиком Джоном. Тот, к её удивлению, в отличие от книжного злодея, уличённого свидетелем, даже не пытался прятать взгляд и не краснел. А просто старался глядеть ей в глаза.
Джейн изо всех сил старалась не замечать этот взгляд. И не могла не чувствовать: глаза её бегают. От чего смущалась и тревожилась ещё больше. Джейн прекрасно понимала: свидетельствовать о злодействах с бегающим взглядом – не лучший способ сделать обличение убедительным.
Однако и о злодействах сказать она не смогла. Ей пришлось ограничиться пересказом слов дяди о его чувствах: грусти, если отец вернётся, и радости, если погибнет на войне. Во взглядах офицеров, кроме любопытства и сочувствия, появилось недоверие. Когда же она сказала: «Мне показалось, что дядя просил собеседника убить моего отца», на лицах появились улыбки.
Оставался последний козырь. Оставалось шагнуть в собственный страх, как в костёр или чёрную бездну. Или взломать руками заколоченную дверь. Но она нашла в себе силы…
…Правда, за секунду до этого встретившись взглядом со Счастливчиком Джоном.
«Я душил таких девчонок, не сомневайся…»
Джейн все равно нашла силы раскрыть рот:
– И кроме того, у меня есть подозрение, что сейчас этот человек находится на борту нашего корабля.
Добавить то, что он находится в этом салоне, сил уже не хватило.
– Юная леди, – голос капитана стал неожиданно строгим, – я не рекомендую вам портить столь… увлекательный рассказ («Увлекательный, но неправдоподобный», – додумала Джейн) безосновательными обвинениями, напрямую относящимися к пассажирам, присутствующим на борту моего корабля.
«Как же был прав Лайонел, – подумала Джейн, чувствуя, что опять не хватает воздуха. – Для них я забавная девчонка-фантазёрка. Мои рассказы любопытны… пока не могут кого-нибудь задеть. К сожалению, в этой комнате только один человек знает, что все это правда».
– После этого я переоделась в одежду моего брата, приехала в Портсмут и нанялась юнгой на этот корабль, – закончила Джейн тихим и ровным голосом. – Больше мне нечего добавить.
И опять поймала взгляд Счастливчика Джона.
Он не был презрительным, а, наоборот, уважительным. Так опытный базарный перекупщик улыбается сыну фермера, в конце концов согласившемуся продать товар по предложенной цене. «Молодец, парень. Ты, конечно, просчитался, но разве могло быть по-иному? Только бы время потерял».
Взгляд, направленный на Джейн, говорил немножко другое: «Умница. Маленькая, но иногда понимаешь, как взрослая. За это, может, сегодня и не придушу».
Глядя на десяток добродушно-сочувственных улыбок и одну улыбку победителя, Джейн хотелось разрыдаться. Растопить своими слезами это непонимание, хотя бы попытаться это сделать. Но она по-прежнему была в одежде юнги Джонни, и, хотя слезы подплывали к глазам, на лицо они, по привычке, не стекали.
* * *
«Наверное, все же он меня убьёт, – подумала Джейн. – Впрочем, чего я думаю о таких глупостях?»
Думать Джейн было нетрудно. Честно говоря, она не знала, чем ещё может заниматься юная леди на корабле, кроме как размышлять и быть пассажиркой-ротозейкой. В голове у неё крутился последний куплет любимой песенки Микки:
– Куда лежит дорога мне, скажите, братцы, мне,
Я лишь зелёный новичок, куда дорога мне?
– Ты, парень, не стыдись мечты и не жалей труда,
И в капитаны выйдешь ты, вот путь тебе куда.
В капитаны не в капитаны, но в высший корабельный свет она попала…
Официально Джейн стала юной леди лишь для джентльменов: капитан предложил собравшимся не предавать историю огласке. Джейн согласилась. Ей подобрали подходящий костюм мичмана и переселили в отдельную каюту.
Быть леди на корабле оказалось совсем не плохо. Можно было прогуливаться по палубе, наблюдать различные моряцкие работы и не иметь к ним никакого отношения.
Джейн наблюдала, как к «Саут Пасифику» принайтовили финскую шхуну. Одновременно на шлюпке привезли её экипаж: седобородого старика и двух рыбаков помладше, видимо, сыновей. Пленников переместили в помещение к Сэнди.
«Бедняга, – подумала Джейн, – теперь у тебя не будет одиночного номера».
Объяснение с прежними друзьями и недругами напоминало прощание, да ещё и было намёком на то, что тайну сохранить не удалось. Боцман Три Пинты подошёл к Джейн и тихо сказал:
– Мастер Джонни, это правда?
– Да, – ответила та.
– Вы настоящая леди, – сказал он и взглянул так, будто пожал руку.
Некоторое время спустя на палубе появился кок. Он тащил за ухо Микки.
– Извините меня… мастер Джонни, – сказал он («Интересно, знает ли он моё настоящее имя?» – подумала Джейн). – Я, не знавши, немножко вам грубил. А ты проси прощения, быстро!
– Простите, мастер, то есть мисс Джонни, – пролепетал Микки, глядящий в палубу. При дневном свете ночные отметины, заработанные им благодаря Мистеру Моргану, вызывали искреннюю жалость.
