– А если мне, извините, захочется в клозет?
– Там вдоль стен полно цветочных горшков… всякие фикусы, шмикусы, рододендроны, шмародендроны… Давненько их не поливали…
– А если я захочу…
– Да и не удобряли их давно… Так что с Богом…
– Тогда очень прошу вас сообщить моей маме…
– Хорошо-хорошо, не переживайте. Сейчас отправлю к ней кого-нибудь.
Так вот я и отправился в неизведанное, но перед этим, подойдя, не без волнения, к двери с черепом, костями и надписью «Wejście zabronione
[66]», к двери, на которую я не раз обращал внимание, но приблизиться не решался, робко постучал, открылось окошко, и какая-то бородатая физиономия, сверкнув одним глазом, внимательно меня изучила, бурча себе под нос что-то невнятное, я протянул документ, физиономия прокашляла что-то, крякнула, вздохнула и открыла дверь. Я увидел небольшого горбатого человечка на худеньких ножках с большой лохматой головой, чтобы достать до окошка, ему пришлось подставить под ноги скамеечку, он махнул рукой, давая понять, что я могу идти, куда мне вздумается, и захлопнул дверь, не сказав ни слова, только кряхтя и постанывая, будто бы передвигал невесть какой тяжеленный груз, потом уселся в старое скрипучее кресло, накрылся клетчатым пледом по самую шею и задремал, с шумом втягивая воздух.
В ноздри мне ударил запах не только старых фолиантов, плесени и кожи, деревянных стеллажей, изъеденных шашелем, но и какой-то странный и невозможный в таком месте, фантастический запах копченостей, запах этот был настолько выразительным и недвусмысленным, что я поначалу растерялся, куда же это я попал, и начал озираться по сторонам и искать источник этого запаха, наконец, пришел к выводу, что шел он откуда-то сверху, но стеллажи высились, как отвесные скалы, верхние полки терялись в тумане, настоящем сизом тумане, пахнущем колбасами и ветчиной, за окнами моросил дождь, было пасмурно и холодно, в библиотеку проникало очень мало света, в целях безопасности здесь не было ни электричества и лампочек, ни свечей, оставалось только одно – дать возможность глазам привыкнуть к этому. Стеллаж № 18 я нашел, как и предполагал, быстро, приставил лесенку и, добравшись до десятой полки, взял двадцать третью с левого края книгу. Это была «De historia plantarum» Теофраста, изданная в 1620 году, – книга довольно объемная и тяжелая, листать ее на лестнице было неудобно, я спустился и, усевшись на подоконник, стал просматривать страницу за страницей, скоро я закончил эту чрезвычайно важную работу, но не нашел ни вложенного листа бумаги, ни надписи и уже собрался было лезть за книгой с правого края полки, как тут внимание мое привлекла задняя сторона переплета – она была несколько толще передней, я вынул из кармана нож, с которым никогда не расставался, и осторожно приподнял бумагу, которой переплет был оклеен изнутри. Я не ошибся, там был сложенный вдвое лист, вытащив его, я увидел латинский текст и изображения растений с пометками и латинскими подписями, спрятал лист в карман, положил книгу на место и отправился к однотысячному стеллажу. Дождь за окнами перешел в ливень, с особым рвением дождь колотил по жестяной крыше, просто в ушах стучало, а грохот и шум заглушали мои шаги, сумерки медленно сгущались, и туман с верхушек стеллажей опускался все ниже, я шел, поглядывая на номера стеллажей, и чувствовал, как мое хорошее настроение улетучивается, потому что стеллажи и в самом деле множились на глазах, иногда я спотыкался о какую-то книгу или стопку книг, поэтому мой первоначальный план не идти, а бежать оказался не таким уж простым, особенно после того, как я несколько раз упал и больно ударился головой, из-за этого я не шел, а плелся, вот и добрался до 1000-го стеллажа только к вечеру. Второй лист был спрятан в «Medicinae herbariae» Агриколы, книга была переплетена в оливкового цвета сафьян с рельефным орнаментом и содержала множество цветных иллюстраций, я не удержался, чтобы не полистать ее, и с сожалением положил обратно на полку, потому что нужно было где-то пристроиться на ночлег, и тут я уловил шорох, было похоже на то, что кто-то листал книгу, листал лихорадочно быстро, поплевывая при этом на пальцы, я замер и стал прислушиваться, а потом принялся красться на звук как можно осторожнее, хотя это и было излишним под такой грохот ливня, и вот наконец я наткнулся на девушку и узнал в ней панну Милю, которую на днях изнасиловал неизвестный. От неожиданности она резко захлопнула книжку и спрятала ее у себя за спиной.
– А вы что здесь делаете? – пробормотала она взволнованно.
– Выполняю задание пани Конопельки.
– Можно поинтересоваться какое?
Я заметил, как блеснули ее глазки, и ответил:
– Нет.
– Так я и думала, – вздохнула она. – Вы не голодны?
– Голоден. Хорошо, что вы напомнили. Пани Конопелька дала мне какую-то бумажку, чтобы я раскрыл ее, когда проголодаюсь. Вот она.
– Да, знаю, – сказала девушка, рассматривая лист бумаги, – здесь расписано, где, на каких стеллажах и полках есть фляги с водой и что-нибудь для перекуса. А я знаю, где здесь вино.
– Откуда в библиотеке вино?
– Вина здесь хранятся еще с австрийских времен. Их пан директор перевез сюда из винных подвалов графа Сапеги и разместил на разных полках, а карта этих вин хранится только у него. И не только вин. Под самым потолком кое-где висят ветчины, колбасы, грудинка и вызревают… Вы, наверное, почувствовали запах копченостей, когда сюда вошли?
– Почувствовал… Но как это – вызревают? Копчености должны томиться в дыму.
– Да, они и томятся месяцами, годами… Но не в дыму, а в тумане, в том сизом мареве, которое клубится под потолком, их отсюда не видно, и не старайтесь разглядеть. Но я знаю, где они. Пан директор выдал мне эту тайну в качестве компенсации за утраченную невинность. Которая все еще, хи-хи, при мне.
– Как? – оторопел я. – Так вас не изнасиловали?
– Нет.
– А как же пятна крови на «Пане Тадеуше» и капля спермы на «Энеиде»?
– Кровь была из моего мизинца, а сперма… я смешала немного сметаны с крахмалом и только маленькой капелькой украсила книгу, остальное размазала по полу.
– Зачем же вы устроили этот цирк?
– Это был не цирк. Я действовала по плану. Все было сделано для того, чтобы попасть в закрытые фонды. У вас ведь есть пропуск?
– Да, мне дала его пани Конопелька.
– Ну вот. А я убедила пана директора, что тоже должна его получить, чтобы разыскать своего насильника, который очевидно скрывается в закрытых фондах. Понимаете? А теперь полезайте на этот стеллаж и на 48-й полке за «De occulta philisophia» Корнелия Агриппы возьмите бутылку «Barbera D’Asti» 1889 года. А после поднимитесь еще выше и снимите колечко колбасы.
Я просто оторопел от услышанного, но послушно взобрался по лестнице и действительно нашел бутылку вина, а поднявшись еще на несколько ступенек, задел головой колбасу, которая пахла так опьяняюще, что я едва сдержался, чтобы не надкусить ее. Мы уселись на стопки книг, я откупорил бутылку своим перочинным ножом и уже после первых глотков почувствовал приятное блаженство и благодарность к девушке за то, что она скрасила мои скитания. Мы пили и закусывали вкуснейшей колбасой, к аромату которой приложились все те мудрецы и философы, еретики и проходимцы, гностики и прогностики, историки и литераторы, поэты и драматурги, которые теснились на полках, даже не подозревая, что когда-нибудь, через сотни лет, их старые фолианты будут источать не только запах старой бумаги, кожи и краски, но и запах жженой древесины, хвои, сухих листьев…
