– Вот это техника! Хочешь – куришь, не хочешь – не куришь.
После чего солдаты с удовольствием и восторгом курили воткнутые в «мундштуки» газетные самокрутки с вонючей махоркой, беспрестанно крутя эти краники. Когда же наши трубки кончились, нам удалось продать несколько печатных машинок под видом устройства для печатания денег, делали мы это, конечно, в потемках, чтобы клиент не догадался, что его надувают. Потом Ясь рассказал, что он обнаружил у Люции дома большой ящик с поломанными часами и будильниками, которые остались после ее дедушки-часовщика, Вольф этим известием очень заинтересовался и загорелся желанием распродать этот скарб.
– Да кому же ты продашь часы, которые стоят? – спрашивали мы.
– Да кому угодно, – отвечал Вольф. – Нужно только отломать секундную стрелку, чтобы она нам не мешала, тогда подносишь часы чубарику к уху и цокаешь зубами. Вот так: цок-цок-цок!
– Ну, смотри, чтобы он тебя самого не ровен час не цокнул, – засмеялся Йоська, и мы согласились понаблюдать за этой деятельностью Вольфа, пообещав присоединиться, если дело у него пойдет. И что вы думаете? Пошло! Еще как пошло! Кому-то в такое, может, и трудно поверить, но представьте себе человека, который никогда не имел часов и никогда не слышал их тиканья, а надо сказать, что советы просто в раж входили от часов, правда, у них было очень своеобразное представление о красоте и они считали, что часы должны быть большими, и чем больше – тем лучше, поэтому носили на руках впечатляющие луковицы, а некоторые даже пристраивали к запястью будильник да еще рукав подкатывали, чтобы видно было, какой он фунё кацалабский
[107].
Как-то раз произошло чрезвычайное событие, примчалась к нам запыхавшаяся Голда и сообщила, что у них в доме лежит труп, моя мама только руками всплеснула, а бабушка тут же залила кипятком какое-то зелье, чтобы напоить перепуганную Голду, потому что та никак не могла отдышаться и махала платком у лица, из обрывков фраз, которые она то выкрикивала, то произносила шепотом, до нас дошло только одно: труп принадлежал энкаведисту, который уже не раз приставал к Лии, а теперь он выждал, когда она была в доме одна, и попытался ее изнасиловать, и Лия, защищаясь, хряснула его сковородкой по голове, но хряснула не донышком, а кантом, вот и рассекла ему висок, он лежит плашмя, вытянувшись во весь рост, с залитой кровью харей, и не дышит. Именно в таком неприглядном виде и застали его Голда с Йоськой, вернувшись из магазина. И опять все взгляды обратились ко мне, давая понять, что моя миссия спасителя еще не завершилась и впереди у меня новые свершения и новые испытания.
– Ну что ж, – вздохнул я, – идите туда и ждите меня, а я помчусь к пану Кнофлику. Глядишь, и на этот раз он нас выручит.
На похоронном заведении пана Кнофлика развевался красный флаг, а на вывеске красовалась свежая надпись «Красный Харон».
– А как ты думаешь? – кивал на вывеску пан Кнофлик. – Теперь это мой оберег. Уже сюда заглядывал не один чубарик да все спрашивал: «Как мне увидеть таварища Харона?» Я отвечал всегда одинаково: «Таварищ Харон на савещании в Маскве». И имею священный покой. А на днях притащился какой-то советский жид и спросил: «А не тот ли это Гриша Харон, который был начальником Житомирского НКВД?» Я кивнул. А он тогда: «Передайте ему привет. Если будут праблемы, я в Госснабжении. Решаю все вапросы».
– Но я к вам снова по очень деликатному делу, – я понизил голос, а пан Кнофлик тут же увел меня в свой кабинет и приготовился слушать. – Голда Милькер опять влипла в неприятную историю, на этот раз из-за дочери. Когда к ним в гости пришел один энкаведист, Лия решила угостить его яичницей, взяла в руки сковородку и только собралась поставить ее на плиту, как энкаведисту приспичило ее обнять, но он поскользнулся на капельке масла и хряпнулся головой прямо в кант сковородки. Да так неудачно, что теперича лежит пузом кверху, а дух его витает где-то над Высоким Замком.
– Вот это да! – покачал головой пан Кнофлик. – Вот так незадача! Мы должны его похоронить чин по чину. И тебе ужасно повезло, потому что у меня как раз имеется очень удобный гроб – глубокий и широкий. Приготовили его для одного имостя
[108], который лежал при смерти, а был он очень крупный, такой толстый, что в ту дверь не пролез бы. Но он передумал умирать и сейчас снова скачет, и жрет макагиги
[109] с марципанами. А гроб стоит. Знаешь, что мы сделаем? Положим твоего гостя снизу, а сверху – пани Топольскую. Думаю, он не будет против, если придется ему лежать под дамой?
– Куда уж там! Это еще тот шалопут был. Ни одной юбки не пропускал.
– Ну, это люкс. Ты только привези мне его сюда.
– Подождите, а семья пани Топольской не будет возражать?
– Какая семья? Нет никакой семьи. Это была одинокая женщина, старая дева, но предусмотрительная, и не забыла отложить деньги на свои похороны. В завещании так и написала: «хочу лежать удобно, просторно и мягко». Все три пункта будут соблюдены. Но скажи: тот гость был в военной форме?
– Ну да, еще и при пистолете.
– Тогда ты должен прихватить для него одежду. Тут в пакете есть замечательный гарнитур пана Цепы, когда его на него надевали, он лопнул на спине по швам, и семья решила купить ему другой, хотя я их убеждал, что для пана Цепы это не играет роли, ведь его спину на этом свете уже никто не увидит. А они знаешь, что мне на это ответили: а на том свете? И я прикусил язык. Ну, бери, – и сунул мне в руки пакет, но все еще не отпускал, потому что ему пришло в голову, что не мешало бы этого нашего гостя загримировать – вдруг по дороге встретится какой-нибудь его дружок, и пан Кнофлик вручил мне в придачу рыжую бороду, седой парик и коробку с красками для лица.
Что вам сказать! Покойник выглядел теперь лучше, чем при жизни. Прежняя его скуластая рожа, налитая кровью, теперь излучала покой, очень хорошо подходя образу умиротворенного и довольного прежней жизнью дедушки, черный гарнитур был впору, как влитой, а из нагрудного кармашка торчала белая роза. Черные очки довершили картину, и когда «дедушка» оказался в тачке, которую мы с Йоськой толкали перед собой, насвистывая, все прохожие вежливо кивали головами, улыбались, а некоторые даже снимали шляпу, потому что «дедушка» был как живой, и грех было не поздороваться с таким приятным мужчиной. Даже пан Кнофлик залюбовался им и причмокнул с довольным видом, помог нам вынуть труп из тачки и переложить его в гроб. Рядом на столе ждала своей очереди пани Топольская. Она была при теле, одета в темно-синее платье с белыми кружевами, видно было, что приготовила его именно для такого торжественного момента, в восковых пальцах держала образок, а сухие, крепко сжатые губы, похоже, ни разу в жизни не были целованы. Не успел я об этом подумать, как вдруг у всех у нас, кроме пана Боучека, волосы встали дыбом, а пан Кнофлик ухватился за сердце, потому что наш «дедушка» неожиданно ожил и сел в гробу. Он держался руками за стенки гроба и удивленно озирался по сторонам, не в состоянии понять, куда он попал. Потом ощупал свое лицо, снял очки и, еще раз оглядевшись, пролепетал:
