Додумать Афанасий не успел. Один из разбойников подставил бедолаге ногу, второй толкнул, третий плеснул на него кипятком из котла. Обидчики заржали, широко разевая заросшие густым черным волосом рты. Афанасий сжал кулаки, хотел встать, но передумал. Зло сплюнул под куст. Не его это война.
Вот ведь как, подумал с горечью. Человек может не делать другим зла, однако делает. Значит, зло есть не только в самом человеке, но и вовне. Это понятно, сатана искушает. Он незаметно перекрестился. Но ведь может же человек и добро творить, когда ему это не нужно для жизни, здоровья или иной надобности. Просто от сердца. Вроде как Бог его на то соблазняет. Однако ведь не делает. Почему?
К разбойного вида хорасанцам подошел стражник, крикнул сердито. Замахнулся тяжелой плеткой многохвостой, в кончики сыромятных ремешков коей были вплетены гладкие камешки. Такой можно и хребет переломить, если ударить правильно.
Разбойники в ответ ему лишь пожали плечами, мол, ни причем тут мы. Сам убогий подошел. Сам упал, да неловко в котелоккотелок оступился, обварился. Воин фыркнул и пошел к баюкающему обожженную руку человеку.
Так что, не ведет его, значит, Бог? Не зажигает огонь в его сердце? Или не дает сатана свету господнему проникнуть сквозь завесу мрака? Выходит, настолько враг рода человеческого сильнее Бога-вседержителя?
Воин подошел к тихо скулящему человеку, дернул за плечо халата. Тот сжался в комок, сверкая бусинками затравленных глаз. Воин занес плеть. Бедолага заверещал.
Или в другом чем-то, насчет нас, сирых и убогих, заключается план господень? Может, сами мы должны искусу сатанинскому противостоять? Сами в себе разжигать и поддерживать огонь Божий?
Сунув книжицу за пазуху, Афанасий в два шага преодолел отделяющее его от места расправы расстояние. Схватил за рукоять опускающуюся руку с плетью. Почувствовал, как трещат жилы в попытке удержать падающую смерть. Крякнул от удовольствия, когда понял, что вышло.
– Но, не балуй, – сказал он воину. – Видишь, нездоровый он. Грех это – убогого обижать.
Воин попытался вырвать плеть из могучей лапы купца, закаленной молотом да канатами корабельными. Не смог. Дернулся за кинжалом, поверх его руки легла еще одна могучая ладонь. Клинок не смог выдвинуться из ножен даже на полвершка.
– Он других задирает, – прошипел воин.
– Неправда то, сами они начали. Кипятком на него плеснули, – Афанасий мотнул головой в сторону разбойников, напряженно ловящих вострыми ушами каждое слово их разговора.
– Пусти.
– Пущу, конечно. Только ты уж не обижай его, ладно? И так несладко ему пришлось, на голову скорбен стал. А этих, – Афанасий снова мотнул головой в сторону разбойников, – приструни. А то ведь не дойдут до места, им назначенного. Сгинут.
Воин не выдержал тяжелого взгляда Афанасия. Отвел глаза. Купец разжал пальцы.
Воин отошел, потирая занемевшее запястье. Разбойники было засмеялись, но, глянув на разозлившегося воина, поумерили пыл.
Афанасий вновь уселся под дерево, достал книжицу, погрыз зубами расщепленную палочку, коей записи делал. О чем, бишь, он? А, о зле и добре, что в человеке борются и извне к нему приходят. Вот бы о чем написать, да где слова красивые взять?
Бедолага подошел, улегся рядом на траву, свернулся калачиком. Заскулил, елозя выглядывающими из розовых тапок грязными пятками. Афанасий погладил его по голове, чисто как собаку.
– Да, брат. Тяжело тебе пришлось, – пробормотал он по-русски и удивился тому, насколько отвыкли его губы произносить такие простые и слова. От того, насколько чужой звучит родная речь. – Ну ничего, даст Бог… Господи, – обожгла его мысль. Да зачем же он на русском-то, ведь тут же… Нельзя же.
– Что это у тебя? – прозвучал над ухом вкрадчивый голос.
– Не твоего ума дело, – буркнул в ответ Афанасий, пряча за пазуху книжицу и глядя снизу вверх одного из разбойничков, самого гадкого и щуплого на вид, но жесткого лицом и опасного в движениях, как крадущийся в птичник хорек.
– Да ладно, чего ты? – вроде как даже и обиделся тот. – Не чужие ведь люди. Одну арбу на плечах своих тянем.
– Ничего, – буркнул купец и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
– Недобрый ты какой, – разбойник покачал головой укоризненно. – Я к тебе по-хорошему. Всей душой. Никому даже и не говорю, что чужестранец ты.
Афанасий похолодел. Неужели слышал, как он по-русски заговорил? А если и слышал, то ведь можно ж что-то придумать. За молитву обережную выдать. Заговор от ожогов. Удастся ли, не на шутку озадачился купец. Это в портовых городах, где каждой твари по паре, не важно было, какой ты веры, главное – торгуй честно и других не задирай. Чем же дальше от торных путей, на которых встречались чужеземцы, тем суровей были нравы, тем жестче расправа.
– Правда, из далеких я земель, из самого Герата, града великого, что стоит в долине чудесной реки Герируд. Воспетого самим Навои
[10]… – начал Афанасий рассказывать ту часть своей легенды, что выучил назубок за время странствий по землям мухамеддиновым.
– Ох, врешь, – усмехнулся разбойник и погрозил купцу пальцем.
Афанасий подивился тому, какими мерзкими и опасными стали черты его лица.
– В каком это смысле?
– Уроженцы Герата волосом черны, да кожей темны, да ростом низки, а у тебя волосы вон в рыжину отдают, и бледный ты там, где тело одеждой от солнца прикрыто, и росту на двоих гератцев хватит. И глаза небесного цвета, словно у демона. И в книжице у тебя письмена не наши, на символы коими за пророком Иссой
[11] ученики записывали, скорее.
– Тебе откуда знать?
– Не то важно откуда, а важно, что знаю, – самодовольно улыбнулся разбойник.
Афанасию захотелось кинуться на него, свернуть цыплячью шею. Но приятели-разбойники были рядом, сидели, сунув руки за пазухи. Небось, ножи лелеяли или кистени самодельные. Да и обиженный купцом воин неподалеку прохаживался, случись что, не на его сторону встанет. Афанасий возблагодарил Бога за то, что крестик и ладанка с его шеи затерялись во время скитаний.
– И что? – процедил он сквозь зубы.
– Ты ж понимаешь, если я расскажу об этом нашим воинам, они поганую овцу в своем стаде терпеть не будут, – еще гаже улыбнулся маленький человечек.
– И что? – повторил Афанасий.
– А то, что будешь теперь отдавать нам половину лепешки и половину миски риса, что на день положены. Ну, а мы тебя за это в обиду не дадим. Защищать будем, если что, и с охраной договоримся.
