А брат султана сидит на золотых носилках, над ним балдахин бархатный, а маковка – золотая с яхонтами, и несут его двадцать человек.
А махдум
[7] сидит на золотых же носилках, а балдахин над ним шелковый с золотой маковкой, и везут его четыре коня в золотой сбруе. Да около него людей великое множество, да перед ним певцы идут и плясунов много; и все с обнаженными мечами да саблями, со щитами, дротиками да копьями, с прямыми луками большими. И кони все в доспехах, с саадаками. А иные люди нагие все, только повязка на бедрах, срам прикрыт».
Процессия свернула на тянущуюся вдоль стены дорожку и под крики людей и рев труб медленно двинулась вкруг города. Афанасий сунул книжицу за пазуху и бочком, бочком стал протискиваться к воротам. Поравнялся со стражниками. Убедился, что те поглощены разглядыванием султанских одежд. Затаив дыхание, сделал маленький шажок назад. Еще один. И еще. Юркнул в отбрасываемую стеной тень. Заскочил за угол выступа надвратной башни, прижимаясь спиной к стене. Сделал два десятка приставных шагов и, увидев напротив себя устье улочки с глухими стенами, метнулся в нее. Пробежал, сколько позволяла нарастающая боль в боку, перешел на шаг, потом и вовсе остановился, тяжело дыша и обливаясь потом. Но на лице его играла радостная улыбка, – он был в городе.
Только вот куда теперь? Он вгляделся в узкие улочки, что, петляя, разбегадись вверх от площади. Вправо? Влево? В доме Мехмета он гостил долго, да своими ногами туда не хаживал. Либо в повозке ехал, либо на лошади, и не отсюда, а от дворца Мелик-ат-туджара. Да с разговорами все, по сторонам не глядючи. Ладно, корить себя бесполезно, нужно к дворцу добраться, благо вон купола его над домами видны. А оттуда уж попробовать дорогу вспомнить.
Вздохнув от сознания, что придется из-за лености своей пару лишних верст прошагать, он свернул в немощеную улицу. Как и во многих жарких городах, выходящие в нее стены были глухие, без окон, чтоб не пускать внутрь полуденный жар. Стояли они так близко, что солнце не могло заглянуть на самое дно улицы, отчего и воздух внизу оставался прохладным, и утоптанная земля не обжигала ног через дыры в обувке, хоть и не холодила. Идти было легче.
Вертя головой, Афанасий удивлялся, как изменился город за время его полугодового отсутствия. Обычно шумный и базарный, теперь он притих, обезлюдел. Редкие встречные мужчины глядели настороженно, у большинства на поясе открыто висели ножи и кинжалы, хотя раньше их предпочитали прятать за пазуху. Женщины, когда-то щебетавшие под своим платками на всех углах, вели себя заметно тише. Дети перестали орать и носиться как угорелые под ногами у взрослых. И даже базар на главной площади торговал без былого задора, вполнакала. Торговцы, ранее дравшие глотку до хрипоты, ныне лишь вяло покрикивали, больше для порядка. А завидев вооруженных людей, смолкали вовсе. Простые горожане спешили убраться с их дороги. Окна закрывались ставнями при их приближении, двери с грохотом запирались изнутри тяжелыми засовами.
А воинов было немало. Парами, тройками и целыми отрядами они бродили по городу, словно что-то высматривая и вынюхивая. Заглядывали в переулки и стучались в двери. Но им никто не открывал.
Что за напасть такая, думал Афанасий. Не было ведь раньше такого страха, жители запросто беседовали с вооруженными людьми, будь то городская стража или ханская армия. Привечали в чайханах, товар им продавали. А сейчас все готовы дать стрекача, как почуявшие волка зайцы.
Вывернув из слепой, безликой улицы на очередную площадь, он понял, в чем тут дело. На утоптанной земле, прямо на солнцепеке сидели мужчины всех возрастов. Лет от пятнадцати до сорока пяти примерно. Они пугливо и ненавидяще смотрели на окружающих их воинов, а скорее уже и стражников, с оружием наголо.
Рекрутский набор, значит? Чесом прошлись армейские по городу, собирая всех, кто может держать оружие. И на знатность не взирали, отметил про себя купец, разглядывая нагольные халаты бедняков и справные одежды ремесленников, голые, мозолистые от постоянного хождения босиком пятки и кожаные сапожки, пожелтевшие от пота чалмы в три оборота и роскошные головные уборы с брошами из драгоценных камней.
Вокруг сидельцев метались женщины в паранджах и хиджабах. Проскакивая между охранниками, они совали в руки мужьям и сыновьям котомки с хлебом, кувшины с водой, узелки с одеждой. Им стражники не препятствовали, но если кто из мужчин пытался встать из круга, тут же награждали его увесистым пинком или ударом копейного древка под дых.
Иногда из боковых улиц появлялись новые отряды стражников, ведущие рекрутов. Некоторые рекруты шли, обреченно склонив голову. Их лишь изредка подталкивали в спину, больше для порядка. А некоторые рвались из цепких рук – таких били нещадно. Кулаками, ногами и навершиями сабель. Некоторых просто волокли по земле, уже беспамятных. Дотащив, брали за руки и за ноги и бросали в круг на раз-два-три. Специально, чтоб новобранец плашмя грохнулся на спекшуюся в камень землю. Вокруг каждого ведущего пленников отряда крутились несколько женщин, подвывая по-собачьи и хватая стражников за шаровары. Их тоже били, но не так сильно, как забираемых в армию.
Наткнувшись на колючие взгляды вооруженных людей, Афанасий возблагодарил бога за то, что за время путешествия осунулся, похудел, оброс чуть ли не до глаз и выглядел оттого лет на двадцать старше. Иначе и ему было не миновать такой участи. Просто так он бы, конечно, не дался, но смог бы сопротивляться долго? Сумел бы сбежать? Да кто их знает, и убить ведь могли особо ретивые. Сплюнув через левое плечо от греха, он заспешил к недалекому уже дворцу Мелик-ат-туджара.
Хотя «заспешил», наверное, не то слово. Бок опять разболелся, ногу он приволакивал, появилась боль в спине и руке, которой он опирался на посох. В голове мутилось от жары и недосыпа.
А может, ну его, не ходить уж к Мехмету? Попробовать вломиться прямо во дворец? Представившись знатным чужеземцем, другом визиря, кинуться в ноги, помощи испросить? А лучше даже послом Тверского княжества, с важным поручением отправленным во владения Мелик-ат-туджара да пограбленным в дороге? А может, еще как купеческая смекалка подскажет, но добраться и испросить помощи. Плевать на гордость, на спину согбенную, на все плевать, только бы выбраться из этой проклятой Индии!
Афанасий почувствовал, что скатывается в пропасть зла и отчаянья, откуда не видно света божьего. Остановился, перекрестился и побрел дальше, через пень-колоду вспоминая строчки молитвы для очищения души от скверны.
Бормоча себе под нос, миновал справные, без украшений дома лавочников, ремесленников и мелких торговцев. Углубился в лабиринт дворов горожан средней зажиточности. По возможности быстро миновал роскошные хоромы за высокими заборами. Хорасанские визири, а особенно их отроки, как, впрочем, и боярские детки на Руси, иногда любили подшутить над одинокими небогато одетыми путниками. Собаками потравить или из лука пострелять в спину бегущему человеку.
Широкими улицами вышел он ко дворцу Мелик-ат-туджара. Прошелся вдоль высоких стен без зубцов. Остановился, рассматривая издали из-под насупленных бровей шахскую стражу. Высокие, мускулистые, с внимательными, цепкими взглядами. В медных доспехах, с не раз побывавшим в боях оружием. Это были не привратные олухи, а серьезные воины, испытывающие гордость за свое дело и страшащиеся ответственности. Ведь что случись, тут же с плеч голову снимут. Этих на кривой козе не объедешь.
