Железнодорожная станция Двинск разбудила его гомоном, свистками и стуками за окном. Через полчаса поезд тронулся, и Аркадий Иванович снова задремал, но очень скоро очнулся, потому что рядом, в полной темноте разговаривали два человека.
– А я, Володечка, всем видам отдыха предпочитаю рыбалку!
– Живёте на большой реке?
– Ну, большой её можно назвать с натяжкой, но очень быстрая и страсть какая рыбная!
– Горная какая-нибудь?
– Ничуть не бывало, Володечка, самая что ни на есть равнинная, называется Клязьма! Это под Москвой, пятьдесят вёрст в сторону Нижнего по Владимирскому тракту. У моего деда в Богородском уезде было поместьице, две деревни – Бýньково и Богослово. Перед смертью он в Богослове построил хорошую церковь, большую, с колокольней. Высокая, кругом далеко видать, саженей более двадцати в высоту, если из-под самого колокола, а Клязьма в этом месте пересекает тракт, и там омута, на том берегу лес, а за спиной поля! А на утренней зорьке солнце встаёт из-за спины, и такая тишь кругом, только твоя тень падает на воду и рыбу отпугивает. Так я в омута утром приманку кладу, семечковый жмых, заверну в марлицу и на верёвочке на колу пускаю в воду, прямо под берегом, чтобы течением не унесло. К вечеру вода прогревается, за день-то, и тут такой жор приходит, вода так и бурлит! Вот это отдых!
– А я городской…
– Так я тоже, можно сказать, городской. Правда, Богородск городом пока не назовёшь, так, большое село, но древнее, и собор стоит огромный, тоже на берегу Клязьмы, а по берегу ещё один… Гимназия имеется, училище, разные производства, промыслы… Вы, говорите, городской, а откуда? Извините, что перебил.
– Ничего… Я из Москвы, Борисоглебский переулок, недалеко от Арбата…
– Так, а в Москве-реке что, не рыбачат?
– Рыбачат, только я не рыбак!
– Что же так? Есть где рыбачить, а не рыбак?!
– Я, знаете ли, по другой части…
– По какой, ежели не секрет?
– Я хочу сделаться писателем! – сказал тот из собеседников, который хотел сделаться писателем и которого звали Володечка. Наступила пауза. Вяземский услышал, как кто-то из них стал двигаться, видимо, менять позу. Пауза длилась долго, Вяземскому подумалось, что второму собеседнику – рыбаку – оказалось нечего сказать, но он ошибся.
– Писателем! – сказал рыбак. – Это, Володечка, пошибче моей рыбалки будет, это, извините за оборот речи, – охота! А она, знаете ли, пуще рыбалки! И уже имеете опыт?
Володечка не ответил. Вяземскому стало интересно слушать, он не подслушивал, не он же выбрал это место рядом с ампутированным соседом без ног.
– Что же вы молчите, Володечка? – спросил рыбак, тот, что был родом из Богородска. – Вам плохо? Позвать сестру?
– Нет-нет, что вы, я просто задумался, у вас так хорошо получается рассказывать про рыбалку, я просто увидел, как вы сидите на берегу, а что же крестьяне? Местные, они тоже с вами рыбачат?
– Нет, что вы, я для них барин и рыбалку имею барскую с удочкой. У крестьян удочками рыбачат только дети и чудаки вроде меня, как они меня считают.
– А они?
– А они перегораживают речку сетью, а потом вытаскивают её, вот и вся рыбалка! Да только не всякий раз, когда хочется, я могу этим своим делом заниматься…
– Почему же?
– Зимой надо одеться тепло, а это тяжело, в дохе да в валенках дойти до того места, да пешню надо иметь хорошую, если морозы, а это, знаете ли, денег стоит, да тетрадки надо проверять каждый день! Тут не до этого! Поэтому – только летом!
– Вы имеете какое-нибудь дело?
Рыбак из Богородска вздохнул:
– А как не иметь? Именьишко уже заложено-перезаложено, от крестьянской аренды только маменьке и хватает, наше дворянское счастье закатилось! Поэтому кончил Богородскую гимназию с отличным аттестатом с правом преподавания, тем и живу.
– А что преподаёте?
– Математику и черчение.
– М-м! – протянул Володечка, и оба снова замолчали.
Молчали некоторое время, и снова заговорил рыбак:
– Поэтому в артиллерию и попал…
Аркадий Иванович услышал, как вздохнул собеседник Володечки – рыбак, преподаватель математики и черчения из богородских разорившихся дворян.
– …Из второго возраста призвали, я и не думал…
– Вам?..
– Тридцать три от роду.
– Я тоже в артиллерию, вольноопределяющимся, – также вздохнул Володечка.
– И где вас?
– В крепости Осовец, слышали?
Вяземский не услышал ответа рыбака, но понял, что беседующие друг друга видят, они привыкли к темноте, значит, рыбак вместо ответа просто кивнул.
– Десятого февраля… Привалило кирпичной стенкой…
– И?
– Левую ногу выше колена раздробило на мелкие кусочки, сначала положили в лубок, думали, срастётся, но началась гангрена…
– Мне тоже отрезали левую, тоже ниже колена… – начал рыбак.
Вяземскому захотелось вмешаться в разговор и попросить говорить не о войне, а продолжать о мирной жизни, о рыбалке или о чём-то ещё: у беседовавших это так хорошо получалось. У Аркадия Ивановича детство прошло в кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, а лето с матушкой они проводили на даче недалеко от Красного Села, где конногвардейский полк отца становился лагерем и Аркадий Иванович другой жизни и детства, кроме военного, не знал. Отец не признавал гувернёров, и рядом с маленьким Аркадием каждое лето бывал дядька, какой-нибудь старый вахмистр.
– Ну да бог с ней, с войной, она для нас уже кончена! – сказал рыбак, и Аркадий Иванович с облегчением вздохнул. – И что же вы намерены писать, наверняка стихи, а может быть, прозу?
– Письма! – Ответ Володечки был неожиданным.
– Письма?! – удивился рыбак-артиллерист. – Кому же? Разве что маменьке или даме сердца?
– Александру Сергеевичу Пушкину!
– Кому? – переспросил рыбак, видимо, он не поверил своим ушам.
– Александру Сергеевичу Пушкину, в Михайловское!
– И… извините за оборот речи, он отвечает?
– Шутите, – мягким голосом, явно с улыбкой ответил Володечка. – Мне же ногу привалило, а не голову.
– Ха-ха! Смешно! – тихо засмеялся рыбак. – И что, извините за любопытство, вы пишете Александру Сергеевичу?
Володечка не ответил.
– Что же вы пишете великому литератору? – снова спросил рыбак.
– Я вас обманул.
Вяземский по голосу услышал, что Володечка смущается.
– Это как же?
– Не я пишу Александру Сергеевичу, а я пишу как бы от его имени… из Михайловского…
