И не подумай, что я в испуге, просто больно и обидно – за солдата обидно. И поговорить не с кем, кроме как с отцом Георгием, да с тобой, ты, ведь, у меня крепкая, а отец Георгий – не частый гость, хотя, правду сказать – так я у него.
О чадах наших сильно скучаю.
Помогают ли тебе с хозяйством наши прихожане?
С учением наших деток ты и сама справишься. В этом я крепко на тебя надеюсь. Извини за рустикальный слог, но общаться приходится с нижними чинами, офицеров осталось в полку 10 человек. Когда в полк с пополнением прибывают новые офицеры, мы с ними не торопимся знакомиться, потому что завтра убьют, а он уже в душу проник, очень это бывает жалко.
Благослови вас Господь!
Целую всех крепко, благословляю и крещу многажды!
31/V 1915 г.
Июнь
Эшелон разгрузился на разъезде в нескольких верстах от станции Ковно. Павлинов явился к Вяземскому и сообщил, что ковенский вокзал и все пригороды, то есть все дороги, ведущие из города на восток, забиты беженцами. Вяземский про себя чертыхнулся.
Клешня на короткое время исчез и вернулся с подводой. С возницей они уложили чемоданы и через несколько минут уже ехали по направлению к городу. Возница не спрашивал, куда править, он расталкивал двигавшиеся навстречу толпы беженцев, повозки и скот, хлестал кнутом направо и налево, что-то кричал по-литовски, по-польски и ещё на каком-то языке.
Через час уже в полной темноте они наконец-то пробились к особняку коменданта. От дежурного офицера Вяземский получил сообщение, что полк стоит в Олите, а в офицерском собрании ждёт адъютант Щербаков. Внезапно открылась дверь, и в кабинет вошёл сам Щербаков, он глянул на дежурного офицера, тот не стал вмешиваться, и Щербаков приступил к докладу. Аркадий Иванович почему-то почувствовал себя неловко, он остановил Щербакова, поблагодарил дежурного, и они вышли. Во дворе Вяземский увидел Доброконя, тот держал под уздцы свою лошадь и лошадь адъютанта, и Клешню рядом с новенькой, видимо только приобретенной вместо разбитых, санитарной двуколкой. Клешня выпрямился и спрятал за спиной папиросу, ещё он держал за уздечку Бэллу. Всё увиденное имело такой домашний, привычный вид: и санитарная двуколка, и его Бэлла, – что Аркадий Иванович даже заволновался: вот его офицеры и вот его нижние чины, а в Симбирске – жена, сын, новорождённая дочь, тётушка, кухарка Софья и пьющий сукин сын дворник. Чтобы как-то скрыть чувства, он, глядя на санитарную двуколку, спросил:
– А где доктор?
– Доктор, господин подполковник, сейчас в крепости Осовец, – ответил Щербаков.
– Пополняет своё хозяйство?
– Никак нет, Аркадий Иванович. В лазарете лежит тяжело раненный Рейнгардт, и завтра я туда поеду забирать Василия Карловича.
– Фон Мекка? – ещё не полностью осознав услышанное, спросил Вяземский. – А что с ним?.. – Он повёл головой. – Что с ними?
* * *
Татьяна Ивановна собрала в кулак подол платья и, балансируя рукой с кюветой со шприцами, тихо толкнула плечом дверь. В палате около Рейнгардта сидел с книжкой на коленях и клевал носом Курашвили. Он вздрогнул, поднял голову и захлопнул книжку.
Татьяна Ивановна произнесла шёпотом:
– Алексей Гивиевич, вы идите отдыхайте, и вас ждёт ваш ротмистр, сказал, что хочет попрощаться.
Курашвили вышел. Он тихо, не скрипнув, притворил дверь. После февральской осады и разрушения старого лазарета новый был организован в казематах Центрального форта. Это было надёжно, но не хватало воздуха. Курашвили секунду постоял около двери, положил книжку в карман и тихо-тихо вздохнул: «Если я не решусь сегодня, то есть завтра, то уже не решусь никогда!»
Во дворе стоял с подвязанной рукой раненый фон Мекк, рядом уже в седле сидел Щербаков, и денщик фон Мекка подводил коня так, чтобы ротмистр мог сесть в седло. Курашвили подошёл.
– Видимо, я тут долго не задержусь, господа.
Фон Мекк и Щербаков вопросительно посмотрели на доктора.
– Поручик ещё без сознания, и транспортировать его нельзя, всё же большая кровопотеря и сердце может не выдержать, ему надо прийти в себя и хоть немного окрепнуть, тогда его для дальнейшего лечения перевезут к Гродно…
– Сколько это может продлиться? – спросил фон Мекк.
– В том-то и дело, Василий Карлович, что неизвестно, главное, чтобы очнулся, тогда можно оперировать и вообще что-то предпринимать, а сейчас только покой. Поэтому я тут практически уже не нужен… Думаю, что завтра можно было бы и ехать.
Щербаков осадил затанцевавшего коня и спросил:
– Вам кого-нибудь прислать?
– Пришлите, главное, чтобы было куда положить, мне тут обещают собрать кое-что из перевязочного материала…
– Хорошо, Алексей Гивиевич, счастливо оставаться. – Щербаков гладил по шее тропотавшего коня. – Вернулся из отпуска Аркадий Иванович, кроме того, нам предстоит передислокация, куда – пока не знаю, ждём приказа, так что если будет возможность не задерживаться, так вы уж не задерживайтесь. Я сейчас дам телефонограмму в полк, чтобы кого-нибудь за вами отрядили, всё же сюда почти сутки на переход, чтобы до завтра они к вам успели.
– Понятно, Николай Николаевич, счастливого пути и их высокоблагородию мои поклоны с возвращением.
Фон Мекк уже сидел в седле. Он склонился и подал Курашвили левую, здоровую руку.
– А вы, Василий Карлович, – напутствовал ротмистра Курашвили, – особо на аллюры не налегайте, швы свежие, не дай бог, разойдутся по дороге, – и он обратился к денщику: – Ты, голубчик, бинты на всякий случай прихватил?
– Так точно, ваше благородие, сколько дали, всё здеся, – ответил денщик и похлопал рукой по вьюку за седлом.
– Ну, тогда с богом! – сказал доктор.
Офицеры повернули коней, а Курашвили пошёл в казарму. После бессонной ночи рядом с находившимся без сознания Рейнгардтом Алексей Гивиевич с трудом держался на ногах. Он добрался до койки, разделся, лёг и не заснул.
Всё случилось неожиданно. Пять дней назад полк Вяземского, отдыхавший и пополнявшийся в Олите, получил приказ отправить готовый к боевой работе эскадрон на левый фланг гвардейских Его величества лейб-кирасир южнее городка Кальвария для разведки германских частей, появившихся на левом берегу Августовского канала, а также для соприкосновения с северным участком, то есть передовым охранением крепости Осовец. Соприкосновение должно было произойти в районе городка Сопоцкин, это 80 вёрст перехода по приличному шоссе. Назначен был 2-й эскадрон фон Мекка. Курашвили напросился с эскадроном, полковые фельдшеры намаялись на хозяйственных работах и по выведению вшей у прибывавших из маршевых эскадронов, а Курашвили, напротив, заскучал, потому что всех раненых он давно отправил в тыл.
Эскадрон выдвинулся на рассвете и на свежих лошадях к полудню преодолел больше 30 вёрст строго на юг. После короткого привала эскадрон пошёл к уже угадывавшемуся на горизонте Августовскому лесу и встретился с двумя вестовыми из Осовецкой крепости, скакавшими на север в городок Мариамполь для состыковки с гвардейскими Его величества лейб-кирасирами. Фон Мекк уточнил с ними схему местности. Оказалось, что передовое охранение крепости находится не в Сопоцкине, а южнее, в 27 верстах, и оседлало шоссе Августов – Гродно, однако сил у них было недостаточно, чтобы выслать вперёд разведку, хотя бы до правого берега Августовского канала. Кроме того, от вестовых стало известно, что прервалась телефонная связь между крепостью и Ковно и по линии связи, по проводу, в сторону Ковно из Осовца выдвинулась группа телефонистов с охранением, но утром связь с ними тоже прекратилась. Выслушав вестовых, фон Мекк решил, что эскадрон пойдёт дальше по шоссе, не углубляясь в лес, и начнёт разведку в ночь, после того как войдёт в соприкосновение с передовым крепостным отрядом, то есть с их опорного пункта. Это было логично, потому что и людям и лошадям надо будет перед ночной работой хотя бы сколько-нибудь отдохнуть. Эскадрон прибавил скорость, и в 5 часов пополудни первый взвод был окликнут северным постом опорного пункта. Намаявшись в седле, Алексей Гивиевич Курашвили успел уже не один раз пожалеть, что вызвался на эту «прогулку».
