– Гм-м-м… – Король отклонился немного назад и, не сводя придирчивого взгляда с юноши, спросил у канцлера: – И что вы на это скажете, Миллерн?
– Скажу, что теперь не удивляюсь, почему в письмах моего Густава столько внимания уделялось этому юноше.
– Хорошо, – Карл хлопнул в ладоши и позвал лакеев: – Стулья для обоих гостей, быстро!
Когда они уселись рядом с троном, король вдруг обратился к Григорию на латыни:
– По-шведски вы, молодой человек, разговариваете удивительно чисто, по крайней мере, я акцента не заметил. А вот хорошо ли усвоили благородный язык поэтов, философов и дипломатов?
– Надеюсь, что так… хотя об этом следовало бы спросить не покорного слугу вашего величества, а моих достойных учителей, – юноша столь же непринужденно перешел на латынь.
– А знаете, канцлер, он мне нравится все больше, – сказал Карл Миллерну, а потом продолжил: – Теперь расскажите-ка подробнее о состоянии дел вашей благородной семьи. И пожалуйста, на латыни, на латыни…
– Что же интересует ваше величество прежде всего: мои университетские успехи или состояние дел моих близких?
– И то и другое, – улыбнулся король. – Я давненько не видел не только вашу матушку, но и отца, моего храброго приятеля Филиппа Орлика. Как им здесь живется?
– Но ваше величество! Не говоря о том, что мой благородный отец постоянно находится в разъездах, опекаясь делом возвращения казачества на родную Украйну… Итак, отца я не видел более года… наверное, как и ваше величество…
– Ну и что?
– Кроме того, я уже несколько месяцев не был дома, поскольку живу при университете. Поэтому все, что знаю о матушке, братьях и сестрах, – все это вычитал в письмах доброй моей матушки Ганны…
– Ну а мне даже писем не пишут! – пожал плечами король. – Поэтому рассказывайте, юноша, рассказывайте поскорее и не заставляйте меня ждать слишком долго. Ведь я – само внимание…
Пришлось рассказывать. Его величество Карл слушал внимательно, не прерывая, только время от времени обменивался многозначительными взглядами с канцлером Миллерном – как заметил Григорий, когда речь шла о делах гетмана Орлика и казаков-изгнанников.
Когда в непринужденной беседе прошло минут двадцать, Григорий решил, что пора приводить в действие неблаговидный «сюрприз». С рассказа о семье он незаметно перешел к общей оценке политических раскладов в Европе и к дальнейшим перспективам ведения Северной войны, а от этого – к тонкостям изучения в университете военного дела и, эмоционально взмахнув руками, отпустил два прилично сомлевших пальца левой руки. Разорванная манжета, которую ничто уже не удерживало, развернулась наподобие белого капитулянтского флага. На лице канцлера Миллерна появилось такое выражение, словно он разжевал горсть горького перца.
– О-о-о, юноша! А это что такое? – король мигом оживился и указал на разорванную манжету.
– Где? – Григорий проследил за взглядом его величества, а когда «увидел» поврежденную одежду, изобразил на лице смесь досадного удивления и огорчения. Похоже, это ему вполне удалось, поскольку Карл недовольно процедил сквозь зубы, с благородной латыни мигом перейдя обратно на шведский:
– Вот как вы, юноша, приготовились к столь важному визиту?!
Бросив короткий взгляд на Миллерна (казалось, канцлер был готов непристойно ругаться), Григорий напряг мышцы нижней челюсти (от чего она мелко задрожала), придержал дыхание и словно через силу пробормотал:
– Извините, ваше величество, я же не нарочно… То есть, она не нарочно…
– Кто – она?!
– Манжета…
И резкими порывистыми движениями юноша стал заправлять разорванную манжету в рукав камзола.
– При чем здесь она?! – пришел в негодование Карл. – Ваша рубашка – это всего лишь ваша вещь, за состояние которой отвечает ее хозяин!
– Извините, ваше величество…
– Ох, юноша, юноша! Едва лишь вы начали мне нравиться, как вдруг…
Карл раздраженно хлопнул ладонью по колену и спросил:
– Ну объясните, пожалуйста, у вас что, нет более приличной рубашки, чем эти лохмотья, которые рассыпаются буквально на глазах вашего короля?!
– Ваше величество могут не поверить… тем не менее, это моя лучшая, новейшая рубашка, клянусь честью! – горячо вскрикнул Григорий. Это была чистая правда. За исключением лишь одной детали: конечно, юноша не мог сказать, что утром собственноручно разорвал левую манжету, а потом аккуратно сколол ее булавкой, чтобы это не обнаружилось преждевременно – только в нужный момент аудиенции.
– В самом деле? Хм-м-м…
Карл неожиданно задумался, потом сказал:
– Но если у молодого гетманыча, старшего сына лидера казацкой нации гетмана Орлика, нет более приличной рубашки в такой важный день, как…
После этих слов в тронном зале воцарилась тяжелая тишина. Король сверлил юношу придирчивым взглядом. Канцлер смотрел на него, словно на розу, которую ярмарочный фокусник вытянул из шелкового платка. Григорий сделал каменное лицо и почти не дышал.
– Скажите честно, юноша, каково состояние дел вашей благородной семьи? – спросил наконец Карл. – Только не повторяйте в который раз, что у вас все хорошо…
– Не знаю, что и ответить вашему величеству, – честно сознался юноша. – Могу лишь повторить, что сам не видел добрую мою матушку, братьев и сестер уже несколько месяцев. А относительно манжеты… Поверьте, ваше величество, еще вчера она была целой …
(Между прочим, это была чистая правда!)
– …и еще можете поверить, что это – самая новая, наилучшая моя одежда! Просто я думаю, когда ваше величество находились в затяжных походах, то также носили один и тот же мундир на протяжении многих дней и месяцев.
– Черт побери! – не выдержал король. – Относительно мундира на войне вы, гетманыч, таки правы! Но вы же сейчас не на войне! К тому же, ваша добрая матушка могла бы прислать вам денег…
– Извините, ваше величество, но пока казаки находятся в изгнании, считайте, что наша война против московского царя Петра продолжается, – теперь Григорий говорил, горделиво подняв подбородок. – Что же касается денег от матери… Ваше величество, я даже, рискуя впасть в немилость перед всемогущим Карлом Шведским, не стану грабить свою семью. Лишней копейки с них не возьму! Пусть лучше братьям и сестрам перепадет. Да…
Снова в зале воцарилась напряженная тишина. Казалось, что все необходимые слова уже сказаны. И все же Григорий в мыслях умолял: «Ну-ка, ваше величество, упомяните об общине! Ну, пожалуйста, упомяните!» – это был бы очень, очень уместный последний штрих.
Неизвестно, становится ли мысль материальной или же все это глупые россказни… Тем не менее, после некоторого молчания король произнес тихо и медленно:
– Хорошо, молодой человек, оставим ваших близких… Но разве другие казаки не способны поддержать своего предводителя и его семью?
