Прозвучавший сигнал к старту, поданный свистком, сделал Леарха подобным стреле, сорвавшейся с тугой тетивы. Леарх не замешкался ни на мгновение, это позволило ему сразу вырваться вперед. Из семерых бегунов только Леарх и коринфянин Сокл постоянно держались впереди. Пробежав половину дистанции, Леарх собрал все силы, желая хоть немного оторваться от быстроногого коринфянина. Сокл прилагал не меньшие усилия, стремясь обойти Леарха, но у него не хватало сил для этого. Перед самой красной чертой, отмечающей конец дистанции, Леарху показалось, что сердце у него вот-вот выскочит из груди. Он сделал последнее усилие и проскочил красную черту, как ему показалось, нога в ногу с коринфянином.
Распорядители забега долго решали, кому отдать победу. Двух победителей быть не могло, этого не допускали правила состязаний.
Леарх едва не лишился чувств от бурной радости, когда глашатай объявил его победителем в двойном забеге среди юношей.
Под приветственные крики лакедемонян распорядители состязаний увенчали голову Леарха венком из сухого сельдерея, а в руку ему дали пальмовую ветвь.
Размахивая пальмовой ветвью, Леарх пробежал круг почета по стадию.
В ристании колесниц победила запряжка, владельцем которой был Клеомброт, брат Леонида.
По такому случаю Симониду пришлось написать две эпиникии: одну в честь победы Леарха, другую в честь возницы и лошадей Клеомброта.
В Спарте обе сочиненные Симонидом эпиникии были исполнены мужским и женским хором на главной площади при огромном стечении народа.
В разгар веселья, когда на площади перед герусией в присутствии множества зрителей происходили состязания мужских и женских хоров, а также показывали свое искусство юные танцоры, в это самое время родосские послы появились в праздничной толпе и сразу обратили на себя внимание. Один из родосцев был наряжен, как перс, другой изображал раба-эллина. Родосец, облаченный в персидскую столу, безжалостно хлестал плетью своего соотечественника, пинал его ногами, таскал за волосы. Это действо сопровождалось отборной бранью, мимикой и жестикуляцией. Тем самым родосские послы желали показать, что, покуда спартанцы предаются веселью, варвары в это время притесняют эллинов на Родосе, как хотят.
Разыгрывая свою пантомиму, родосские послы протолкались туда, где на небольшом возвышении восседали эфоры в своих креслах. Посол, изображающий раба, принялся хватать эфоров за колени, громко умоляя их избавить граждан Родоса от персидского гнета.
Эфоры были смущены и раздосадованы. Применить силу против родосцев они не имели права, ибо послы считались людьми неприкосновенными. Эфоры вполне могли бы приструнить родосцев строгим внушением, но это неизбежно нарушило бы праздничное действо, а именно этого и добивались настырные родосские послы. К тому же послы с Родоса, столь настойчиво добивавшиеся помощи для своих сограждан, пользовались симпатией очень многих спартанцев. Эфоры не могли не видеть этого. Любая пресекающая мера против родосских послов грозила вызвать резкое недовольство спартанских граждан против эфоров.
Эфоры пребывали в замешательстве, не зная, что предпринять и как соблюсти свое лицо. Взоры эфоров были обращены на эфора-эпонима, по воле которого и был предпринят хитрый ход с феорами.
Поняв, что просто отсидеться и отмолчаться ему не удастся, Евксинефт подозвал к себе глашатая, в обязанность которого входило объявлять постановления властей.
Выслушав негромкое повеление Евксинефта, глашатай не смог скрыть изумление на своем лице.
В следующее мгновение его зычный голос прокатился над площадью, заполненной народом:
— Спартанские эфоры постановляют: родосским послам разрешается вести себя непристойно!
Это постановление было объявлено трижды.
Торжества на площади продолжались еще около двух часов. Все это время родосские послы продолжали играть свои роли, изображая перса и раба-эллина. Однако того эффекта, на какой они рассчитывали, им не удалось добиться. Выдержка эфоров расстроила замысел родосцев. Оба посла в конце концов удалились с площади, не скрывая своей досады.
* * *
Популярность Леарха в Спарте возросла настолько, что по утрам возле его дома собиралась толпа всевозможных просителей. Тут были и посланцы от знатных людей, приглашавших Леарха в гости на какое-нибудь семейное торжество. Приходили друзья или родственники выдающихся граждан, предлагавших Леарху свое покровительство. Не единожды появлялись слуги от царя Леотихида, который желал видеть Леарха среди своих самых близких друзей.
Покровительство царя Леотихида открывало Леарху возможность без особых затруднений выйти в военачальники или занять выгодную гражданскую должность. Леарх стремился сблизиться с Леотихидом, но этому решительно противилась его мать.
— Всем известно, что Леотихид бесчестным путем отнял трон у Демарата, — молвила сыну Астидамия. — Ладно бы, став царем, Леотихид превзошел воинские и олимпийские победы Демарата, но этого не случилось. Леотихид бездарно пользуется царской властью. От такого покровителя, сын мой, ты вряд ли обретешь честолюбивое рвение к воинским подвигам. Зато дурную славу, благодаря распущенности Леотихида, ты заработаешь очень скоро!
Леарх не стал спорить с матерью. Он сам подошел к Леотихиду, столкнувшись с ним на улице. Между ними состоялся короткий разговор. Следующая их встреча произошла на другой день, в доме Леотихида.
Дом Леотихида был одним из самых больших в Спарте. Возведенный на берегу Царского пруда, этот дом был окружен гигантскими древними ивами и дубами. Столь величественное здание построил Агесилай, дед Леотихида. Спартанцы отдали царскую власть не Агесилаю, а его старшему брату, хотя тот был слабого здоровья и невысоких умственных способностей. Тогда-то от досады Агесилай снес свой старый дом и на его месте выстроил новый, более похожий на дворец.
Сыновья Агесилая и не помышляли о царской власти, поскольку трон Эврипонтидов удерживали за собой потомки Агасиклеса как старшие в роду. Два сына Агесилая нашли свою смерть в сражениях. И только третий сын, Менар, дожил до седин и до той счастливой поры, когда внук Агесилая Леотихид завладел-таки троном Эврипонтидов. Менар подарил Леотихиду свой огромный дом, чтобы тот мог действительно по-царски принимать у себя гостей и чужеземных послов. Для себя Менар построил дом поменьше, тоже на берегу Царского пруда.
Леарх, никогда прежде не бывавший в гостях у Леотихида, был поражен размерами и роскошью его дома. Стены дома были возведены из камня-песчаника, а пол во всех помещениях был мраморный, украшенный мозаикой. Колонны портика перед главным входом и во внутреннем дворе тоже были из белого мрамора. Стены комнат были расписаны сценами из мифов, в основном эротического содержания.
Леарх не ожидал, что ему будет так легко и приятно общаться с Леотихидом, про которого в Спарте распускают самые гнусные слухи. Леотихида обвиняют в совращении родной сестры, в растлении мальчиков, в пристрастии к неразбавленному вину, к игре в кости. В юности Леотихид показал себя неплохим воином. Став царем, Леотихид охладел к военному делу настолько, что эфоры однажды оштрафовали его за нежелание присутствовать на принятии присяги спартанскими юношами.
