– Да, если не предположить одно, – ответил я. –
Весьма невероятное на первый взгляд.
– Договорились?
– Или действуют заодно в общих интересах.
Он разложил по столу фотографии, лицо потемнело, тяжелые
складки повисли у щек.
– Да, это невероятно, ведь Китай – коммунистическая
держава, а Япония и без того всегда была его злейшим врагом, но… когда
появляется возможность сорвать такой куш, могут и договориться. Не на уровне
глав государств, а вроде бы по инициативе частных лиц. Но если определить общую
стратегию, действия станут удивительно слаженными.
В кабинет вошел Бронштейн, увидел нас у стола,
нависшими над картой мира, как будто мы и есть мировое правительство, подошел,
всмотрелся, сказал авторитетно:
– А заметили, что несвойственную активность проявляет
Индия? А ей, казалось бы, ни до чего не должно быть дела, кроме проблем с
Пакистаном! Во всяком случае, сперва надо разобраться в той горячей точке, даже
не точке, а горячей линии, что по всей немалой их границе, а уж потом переходить
к активной международной политике. Такая политика, как говорят в Думе, чревата
боком, однако же Индия вывела флот и совершает угрожающие маневры, словно
собираясь напасть не то на острова Малайзии, не то на Цейлон.
Лысенко кивнул, указал мне на границу с Пакистаном.
– У пакистанцев здесь немало войск, но не
воспользовались возможностью пусть не ударить в спину, но хотя бы напакостить
Индии! Похоже, эти враги с момента рождения сумели как-то договориться о
временном прекращении вражды. Но когда внезапно возникает союз кошки и собаки,
то это явно союз против повара. В данном случае повар здесь – США.
Индия, у которой мощный флот, вывела в море и отвлекает силы США, в Пакистане
происходят беспорядки и нападения на американцев, часть американского корпуса
быстрого реагирования тут же перебрасывается туда транспортными самолетами…
Лукошин положил на стол распечатку новостей, я проследил за
его ползущим по строчкам пальцем.
– Вот здесь указано, когда вышли из портов корабли эскадры
индийского флота, а вот сведения о маневрах китайского. Я бы сказал, что
все по заранее уточненной договоренности. Сознательно оттягивают силы
американцев подальше от района вторжения не только Япония и Китай, но
даже – Индия!
Бронштейн сказал скептически:
– Глеб, у вас глаза что-то велики слишком. Это от наркотиков
или от страха?
Лукошин покачал головой, ничуть не обидевшись.
– Лучше перебдеть, чем недобдеть.
– Но не до такой же степени!
Я поднял взгляд от бумаги на очень серьезное лицо
Лукошина.
– Но Индия… какого черта… что поимеет?
– Что-то да кинут на лапу, – буркнул Лукошин. –
Если отхватят Сибирь и Дальний Восток, почему не уступить какой-нибудь из
мелких островов в Индийском океане, если они есть там, или же смягчить условия
какого-нибудь торгового договора? За помощь надо платить, теперь за так ничего
не делают.
Бронштейн сказал ворчливо:
– Кроме одного случая.
– Какого? – спросил Лысенко.
– Догадайтесь с трех раз.
– Ну, разве что нагадить Америке…
– Молодцы, с первой попытки. И не пальцем в небо, что
удивительно. Сейчас страны всего мира начинают поддерживать друг друга только
для того, чтобы подставить Америке ножку хоть в малости. А если по-крупному, то
и вовсе кайф! Самое новое в этой ситуации – то, что даже страны Европы
готовы порой поддержать какой-нибудь сволочной режим где-нибудь в Африке или в
глубинах Азии, если тот сует палки в колеса Штатам.
Самую бешеную активность за это время развил Карельский:
ухитрился охватить всю Восточную Сибирь и почти весь Дальний Восток, а известно
даже школьнику, в одной средней сибирской области поместится пять Франций с
тремя Германиями, а таких областей в Сибири – десятки.
Карельский ездил по регионам, общался с местными лидерами, в
том числе и с неформальными, много выступал на митингах, на собраниях, сумел
привлечь на свою сторону часть войск, что меня напугало до дрожи в коленках:
наши деморализованные войска в последние годы впали в такую апатию, что даже к
столовой и обратно к казарме передвигаются, как жабы, застигнутые ноябрьскими
холодами.
Лукошин предположил с надеждой, что наконец-то в людях
просыпается патриотизм, Бронштейн фыркнул, заявил, что генералы еще не все
разворовали или увидели что-то, что можно украсть в те три дня, пока
просуществует Дальневосточная республика, а вот Андыбин, он появлялся у нас все
реже, погрязнув в семейных проблемах, когда-то громогласный оптимист, сейчас
пессимистично проронил непривычно тихим голосом о начале распада России на
удельные княжества.
– Надо останавливать, – сказал Лукошин с тревогой.
– Кого? – спросил Бронштейн. – Андыбина? Или
распад?
– И то, и другое, но главное – третье.
– Карельский?
– Он самый, – признался Лукошин. – Этот энергичный
гад шагает слишком быстро. Ни одна партия не набирала сторонников так пугающе
стремительно. Кроме нашей, ессно.
– Ну, мы, конечно, орлы, – сказал я с тоской, –
однако народ мы собрали в основном дерьмовый. У нас массовость из-за
халявщиков, а к Карельскому стягиваются как раз самые честные, самоотверженные,
жертвенные. Словом, государственники! Государственники уже по дефолту лучше
всех остальных, они подчиняют свои капризы интересам общества… но оказываются в
конце концов в проигрыше, потому что дерьмовых человечков больше, намного
больше, они почти все из дерьма. В Штатах это поняли раньше других, вот и
придумали систему, как, оставаясь дерьмовым и не скрывая этого, приходится тем
не менее вынужденно карабкаться к вершинам знания, творчества, бизнеса, спорта…
Словом, как бездельников заставить вкалывать не кнутом государства, а… чтоб
сами, гады!
Это был уже не ответ, а монолог, в котором я выгранивал
очередную формулу перед очередным выступлением, все так и поняли, слушали
внимательно, но, когда я замолчал, Андыбин заметил хмуро:
– Помимо государственников, которых и там не ахти, там тоже
халявщиков дай боже! Просто им кажется, что, отделившись от Москвы, заживут,
как в денежном раю. Так в СССР считали все эти украины, таджикистаны, грузии и
прочие молдавии. Их участь ничему не научила теперешние татарстаны и
башкортостаны, тоже мечтают, идиоты… То же самое и с Дальним Востоком.
Бронштейн спросил с прежним нетерпением:
– Но что будем делать конкретно?
– Ничего, – ответил я. Пояснил горько: –
А что мы можем?.. Все, что он говорит, – правда. Его слушают одни,
нас – другие. В смысле, нас слушают самые ленивые и тупые, их
девяносто процентов от всего населения России, а также один процент самых
грамотных и с хорошо развитыми лобными долями.
