– По нашим данным, в Китае в несколько раз возросла
активность переговоров по высокочастотной связи! Такое настораживает всегда,
это не далекая Австралия. К тому же понимаем, чем это вызвано.
– Цон Ген, – сказал Горшков многозначительно. –
Цон Ген!
– Цон Ген, – согласился Конецпольский, – известно,
что он склонен к диктаторству. Это не мягкоступающий Хуань Гун.
– Они все склонны, – заметил Горшков. –
Конфуцианство, в Китае очень развито послушание. Потому это может быть вовсе и
не диктаторство, а сознательное ограничение гражданами собственных свобод для
блага общества. А для нас это выглядит подавлением личности!
– Не завидуй, – посоветовал Палеев. – Нам никогда
не дождаться, чтобы в России добровольно хоть от чего-то отказывались.
Наоборот, всего и побольше, да чтобы обязательно на халяву!
Я оглянулся:
– Где Палеев? Надо связаться со штатовцами. Поторопить… у
меня все время тягостное ощущение, что в последнюю минуту все рухнет, сорвется,
мы провалимся под лед…
Конецпольский кивнул, в глазах понимание и сочувствие.
– Думаю, штатовцы такие сообщения получили раньше нас и уже
наверняка принимают меры. Наши аэродромы в самом деле готовы? У них
тяжелые транспортные самолеты, им нужны длинные посадочные полосы.
– Готовы, – пробурчал Горшков и добавил с затаенной
гордостью: – Я велел их готовить, когда господин Зброяр только-только
начал разворачивать борьбу за кресло президента.
Конецпольский поднялся.
– Вызову начальника внешней разведки.
Я взглянул на часы, до выступления по Центральному
телевидению десять минут. Первое обращение нового президента, надо бы
вздрагивать каждой жилкой, но чувствую только странное опустошение, как Гоголь,
что написал последнюю книгу и ощутил, что главное дело сделано, теперь можно
лечь и умереть.
В комнате, где помещается часть моего штаба, Лысенко
устало улыбнулся мне, а я с подозрением уставился на широкий экран. Там я
беззвучно открываю и закрываю рот, произнося речь перед заполненным залом в
Промышленной академии.
Я поинтересовался ядовито:
– Мультик думаешь сделать? Или для шутерной баймы скин
придумал?
– Надо видеть, – пояснил он. – Теперь вы
президент, Борис Борисович! Каждое слово на вес золота. Я уже третий час
прокручиваю одни и те же фразы, а теперь вот уже и без звука, чтобы проследить
за жестикуляцией. У многих это выглядит очень неадекватно. А ведь вам
придется выступать не перед сторонниками или противниками, а гораздо хуже:
перед народом! А народ не только из слесарей и прачек, профессура –
тоже народ, только злой и ядовитый, фальшь и дурь сразу раскусят.
Я сказал сердито:
– А мне разве надо притворяться?
– Правда часто выглядит неправдоподобнее, чем ложь, господин
президент! Это я говорю как старый газетчик. Чтобы убедить человека, не
обязательно говорить правду, надо только умело жестикулировать, владеть речью,
делать в нужных местах паузы, говорить со страстью…
В соседнем зале суетились телевизионщики, таскали
аппаратуру, устанавливали яркие лампы с отражателями. Под стенами застыли
агенты секретной службы. Всех телевизионщиков проверили и перепроверили,
невзирая на то, что каждого знают еще и в лицо, но вдруг среди них отыщется
фанатик, русский шахид? Конечно, никто ничего лишнего не пронес,
металлодетекторы отсеивали тех, у кого в кармане оказывалась даже пилочка для
ногтей, но никакой металлоискатель не читает мысли, а наброситься на президента
можно даже не с пилочкой, а с какой-нибудь деталью от телекамеры… Кто знает,
вдруг она может превратиться в острый нож?
Юлия вместе с телевизионщиками готовила место съемки, а я
пока просмотрел доклад, составленный советниками бывшего президента. Каждый
абзац противоречит другому, неужели не видно им самим, нет, конечно же, видно,
однако советники принадлежат к разным группам, выражают их интересы, и потому
каждый тянет одеяло на себя, доказывает свое.
Лысенко следил с сочувствием, я отшвырнул доклад в сторону.
– Правильно, – одобрил он. Заметив мой хмурый взгляд,
объяснил: – Это мне надо готовиться, а вы столько лет толкали речи перед
студентами!
– Тогда мои обмолвки ничего не стоили, – огрызнулся я.
Ведущий телепередачи сказал негромко:
– Одна минута. Приготовьтесь, господин президент.
– Пятьдесят секунд…
– Сорок…
– Тридцать…
– Двадцать…
– Десять…
Я судорожно сжал под столом руки. Наконец-то пришло
осознание, что сейчас по всей стране люди усаживаются перед экранами, на меня
смотрят в залах аэропортов, в летящих самолетах, в вагонах поездов, дома и на
службе, на отдыхе, в загранкомандировках, автолюбители слушают за рулем, глядя
на дорогу, а на предприятиях рабочие и служащие поглядывают на экраны портативных
телевизоров, на сотовые, словом, сейчас вся страна слушает человека, который
закрывает историю России.
Я перевел дыхание, натянул на лицо приветливую улыбку
собранного и решительного человека, стойкого и уверенного в себе, посмотрел в
объектив телекамеры. Еще во времена моего предшественника было дано указание
захватывать в кадр пространство не шире стола, а еще лучше – только самого
президента, сидящего за столом. В конце концов, главное все-таки выступление
президента, а не обстановка зала. Да и создается доверительная атмосфера, будто
президент находится один на один с телезрителями, в худшем случае – между
ними стоит еще один человек, телеоператор, но уж никак не зал, набитый агентами
охраны президента, что внимательно следят за руками корреспондентов, а те из-за
этого нервничают, покрываются потом, стараются двигаться как можно медленнее,
руки все время держат на виду, никто не рискнет полезть в карман за носовым
платком.
Выступать я не любил, в этом слишком много от работы,
которую оставил в университете, однако и президент не волен жить, как изволит:
если в универе я читал от и до лекции студентам, то сейчас приходится выступать
перед аудиторией, охватывающей всю Россию, а Палеев говорит, что и весь мир,
что на самом деле правда: мои выступления сейчас слушают не только аналитики
различных разведывательных служб, но и простой народ во всех странах мира. Да и
непростой – тоже.
Непростой, мелькнула мысль, слушает намного внимательнее.
Как и учила Юлия, на обратном пути я прошел мимо телекамер,
не поворачивая головы, сейчас не тот случай, чтобы улыбаться и расточать
сладкие улыбки. Корреспонденты выкрикивали что-то, я не вслушивался, мозг
кипит, надо же что-то делать дальше, а я не готов, хоть в последние дни уже и
продумывал, чем займусь, если вдруг да изберут президентом, но оказалось,
что продумывал глобальные проекты, а вот ежедневную текучку…
