– Я сейчас не шеф, – напомнил я.
– Ну, босс.
– И не босс, – возразил я. – Я самец,
который пригласил в ресторан красивую молодую женщину. Завтра, когда выйдем на
работу, то… Черт!
– Что еще?
– Да эти «шеф», «босс»… И вот сейчас пытаюсь вспомнить
десяток русских песен, насчитал шесть, а штатовских без запинки назову десятка
два. Еще штук сорок вспомню, когда услышу первые такты… Как-то сами заползли,
даже не знаю, когда и как.
Она прошептала:
– Борис Борисович, это я испортила вам вечер.
– Почему? – удивился я.
– Не знаю, – призналась она. – Кажется, не будь
меня, вы либо не обратили бы внимания…
Она запнулась, я закончил:
– …либо не поехал вовсе, что точнее. Вы правы, Юлия, столько
перемен, а я живу как под стеклянным колпаком. Да и то матовым или даже
тонированным, как в машине. Ничего не вижу, ничего не слышу, даже ветерка не
чувствую. Ветерка перемен.
Яркие огни реклам, вывесок – все или почти все на
английском, а какие кириллицей, то всего лишь кириллицей, а так все те же
камелоты, морганы, фальстафы, мюнхгаузены, титаники, асгарды, локи, буцефалы…
Изменения нарастают стремительно, но мы настолько в делах и
делишках, что все мимо, мимо… Вечером засыпаем в одном мире, а утром выходим
уже в другой, изменившийся, но не замечаем: гвоздь в моем сапоге, как сказал
Маяковский, кошмарней всех фантазий Гёте!
Не замечаем, что говорим частью на английском, читаем их
книги, смотрим их фильмы и больше слушаем, что сказал штатовский президент, чем
российский.
Юлия сидела притихшая, то ли грустила слегка, то ли заново
переживала вкусные моменты. Я посматривал искоса, стараясь понять, как она себя
чувствует. Вечер был хорош, действительно был бы хорош всем, если бы не эпизод
с русскими песнями…
Сделать женщину счастливой, вспомнилась расхожая мудрость,
очень легко, только дорого. Брехня, я же видел, что Юлия просто счастлива, хотя
с ее внешностью и шармом могла бы ежедневно просиживать в лучших ресторанах, ее
бы приглашали наперебой.
Женщины и мысли обнажаются не сразу, я только к концу вечера
рассмотрел, что она действительно красива. В офисе как-то не обращаешь
внимания, весь в делах, а здесь посмотрел по сторонам, поглазел на других
женщин, невольно сравнил… Другие женщины на нее посматривали, словно
таможенники на границе между Россией и Украиной, самые строгие на свете.
Юлию по старинке отвез к дому, дождался, пока откроет дверь
подъезда, руки привычно повернули руль, промчался между домами и вылетел на
шоссе. В самом деле, слишком сосредоточился на своей работе, а жизнь
меняется, как уже сказал, стремительно. Я создал РНИ в одной стране,
а сейчас мы уже в другой, хотя и та и другая зовется Россией, даже
демократической Россией.
Как-то незамеченным прошло, что русские песни за это время
вытеснились роком, рэпом, рэйвом и прочим-прочим. Метрдотель сказал ужасающую
вещь: в большинстве московских и петербургских клубов, ресторанов и даже кафе
на русском языке петь попросту не разрешается. Вот именно – не
разрешается! Причем все это не спускается сверху, напротив – услужливые и
предупредительные хозяева идут навстречу пожеланиям «народа». Добро бы
иностранные песни предпочитали какие-то нувориши, олигархи, они все жиды –
понятно, но ведь даже на стенах в подъезде, в лифте нацарапано: «fuck», «I fuck
you», а это самый страшный показатель: если уже и от мата люди отказываются, то
это вообще хана, капец, капут. Ругательства теряются в последнюю очередь.
Старшее поколение все еще матерится по-русски, но молодежь…
По «Авторадио» передали о большой пробке из-за аварии
впереди, я вовремя свернул и огородами, огородами пробрался на параллельную.
Перевел дыхание: дорога свободна, мысли снова вернулись к праздничному ужину в
честь юного наследника династии Андыбиных. Мне пришлось уже три страны
поменять, не сходя с места, а он и вовсе окажется в мире, представления о
котором не имеем… хотя должны бы, ведь мы – политики!
Кирилл сказал хвастливо, что, если б Россия могла собирать
два урожая в год, было бы в год два неурожая, а Глеб с гордостью добавил, мол,
в России что не тонет, то огнем горит. Именно это и ввинтилось, как шуруп, в
мое сознание – что хвастливо и с гордостью. Нам, русским, очень нужна
уникальность, потому сперва гордились, что наш Миклухо-Маклай открыл папуасов,
потом хвастались выходом первыми в космос, а теперь бахвалимся косорукостью и
беспробудным пьянством, которому, опять же, нет в мире аналогов!
И еще Андыбин с его шуточками насчет китайцев. Когда
Кирилл сообщил, что китайцы уже строят вовсю космический флот, вторую
орбитальную станцию заканчивают, Андыбин напомнил, что самым развитым производством
в Китае на сегодняшний день является производство китайцев, а главная мировая
проблема в том, чтобы не дать китайцам рис ложками есть…
Влас на это хохотнул и голосом водителя поезда метро сказал:
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Китай-город».
Платформа справа, китайцы слева». Все хохотали, но меня это резануло. Шуточка
как шуточка, но что-то в ней тревожное… Или наш извечный страх перед
численностью китайцев?
Впереди водитель выбросил из окна бумажный сверток, тот
нехотя опустился на дорогу, его погнало ветром под колеса автомобилей. Кто-то
успевал чуть подать в сторону, кто-то мял колесами, я подумал с бессильной
злостью, что догнать бы козла да по роже, по роже… Нет, все бесполезно. Это же
наша Россия, это же всем рожи чистить надо, из окон автомобилей просто массово
выбрасывают огрызки яблок, обертки от мороженого, даже презервативы.
Мы оглядываемся на чистоту улиц и дорог в Штатах, но
стыдливо умалчиваем, какой ценой чистота достигнута. Там вот так брось грязную
бумажку на проезжую часть – штраф на половину месячной зарплаты. Второй
раз – все фиксируется! – и с двумя зарплатами расстанешься. Поневоле
станешь прилежным и вежливым.
Глава 8
На часах половина двенадцатого ночи, когда оставил машину в
гараже и добрался наконец-то к убежищу на семнадцатом этаже, выше только крыша.
Здесь мое логово, здесь уютно… только почему-то холодно, будто не август, а уже
ноябрь. От окна дует, ушел на кухню, но и там как в холодильнике. Включил
масляный обогреватель, подержал над ним руки с растопыренными, как у жабы,
пальцами. Кожа разогрелась, но внутри все та же глыба льда, не тает. Догадался
взглянуть на домашний термометр, двадцать один, лучше не бывает, так что этот
холод у меня внутри. И вообще гадко и тревожно, я вляпался в большую политику,
и вот только теперь, когда начинаю видеть все больше колесиков, двигающих
общество, со страхом понимаю, что большинство из них либо проржавели и
рассыпались, либо пробуксовывают. Президент не последний дурак, но что он
может?
Куда спокойнее думать, что президент дурак или сволочь.
С таким убеждением жить легче, вроде бы если сменить на «хорошего», то
сразу все наладится. Но страшно осознать, что президент не принимает никаких
мер потому, что к русским это невозможно. Но это понимаю только я да еще несколько
человек в стране. Они видят, что все пущено на самотек. Мы просто существуем
без цели и смысла. А дальше будет еще страшнее. Придут и сожрут.
