Правой рукой скроллировал по тексту, а левой копировал куски
и отправлял в файл, а потом и вовсе начал сбрасывать прямо на принтер, отнесу в
штаб, пусть ознакомятся все, в особенности Лукошин и Романцев, оба не различают
США и Юсу, им вообще бы всю Америку смести на фиг, не обращая внимания на
то, что Америка – это еще и Канада, и Мексика, и Бразилия, и еще два
десятка стран… Хотя, конечно, если смести с лица Земли всех латиносов – не
жалко, от них все равно никакой пользы: ни работать, ни учиться не хотят, то же
самое, что и негры…
Кстати, Джеймс постоянно публикует на своем сайте и во всех
газетах, где удается проскользнуть между молотом и наковальней
политкорректности, что, по данным статистики, негров и латиносов не только в
научно-исследовательских центрах нет, что-то не видно их и в аудиториях
университетов, зато на бейсбольных площадках готовы и ночевать с мячом в
обнимку, а ведь цивилизация двигается все-таки учеными, а не игроками в футбол.
На него трижды покушались, ребята из партии несут
круглосуточную охрану вокруг его дома и в самом офисе Консервативной партии.
Никогда бы не подумал, что националисту в Штатах жить труднее, чем в России! На
меня, во всяком случае, еще ни одного покушения, тьфу-тьфу, только время от
времени демонстрации перед зданием, да еще на все наши митинги и шествия тут же
являются отряды очень бдительных ребят из совсем не правительственных
организаций, но оснащенных и вооруженных по самому последнему слову техники,
что не всем службам ФСБ по карману.
А вот отдельная статья, где Джеймс убедительно и едко
доказывает, как деградирует западная цивилизация, в частности США, в капкане
политкорректности. Та-а-ак, дальше требования запрета, чисток, повышения
планок, а вот и требование повысить престиж ученых, изобретателей, допустить их
до планирования жизни современного общества…
Я хмыкнул, так тебя политики и допустят, да они скорее
негра-бейсболиста введут в правительство, чтобы все видели политкорректность
строя, а также пару трансвеститов с куриными мозгами, но ученые – люди
умные, должны понять эти необходимые меры, общество-де нуждается в мирном
сосуществовании, пусть все будет тихо, совсем тихо, еще тише, ну как на старом
загнивающем болоте или заброшенном кладбище…
Не выдержал, набрал номер, а когда засветился экран, сказал
с ходу:
– Поздравляю, Джеймс!
Он спросил настороженно:
– С чем?
– Ты будешь смеяться, – ответил я, – но я тоже
возглавляю одну из оппозиционных правительству партий. Что это с нами
случилось, Джеймс? Почему мы, не самые тупые из ученых, ушли в политику?
Он ответил живо:
– Я не ушел! Я по-прежнему возглавляю кафедру.
Просто страна все больше увязает в этой гребаной политкорректности. Совершенно
забыт дух индивидуализма, который и сделал Америку сильной!.. Я не выношу,
когда мне в приказном порядке навязывают сверху негров в коллектив. Не потому,
что я расист, а потому, что они ни хрена не умеют делать и, представь себе, не
хотят!.. А глядя на них, и другие начинают…
Он умолк, глядя на меня выжидательно, не слишком ли много
сказал, я кивнул,
– Джеймс, я думал, это только наше, чисто русское!.. Ну,
когда каждый старается не перетрудиться, мол, что я за того козла работать
буду?.. Паршиво, конечно. С другой стороны, я не ожидал, что
политкорректность – такая серьезная оппозиция.
Он отмахнулся.
– Шутишь?
– Разве нет? Ты – крупный ученый…
– Но не политик, – ответил он с горечью. –
И моя партия – это курьез. Общество вязальщиц на спицах куда
влиятельнее. Да и что такое ученый, пусть даже самый крупный, в современном
обществе? Куда мельче провинциального комика или диджея. Но что-то же делать
надо? Нельзя же вот так смотреть, как толпа слепцов идет к пропасти?
– Нельзя, – согласился я после тяжелой паузы.
Утром я все с той же привычной осторожностью вступил в лифт,
стараясь не наступить на кучу дерьма и ворох грязных бумаг в углу, под ними
может оказаться куча дерьма еще больше, тремя этажами ниже лифт остановился, я
очень-очень осторожно подвинулся, давая место. Мужик вошел, сразу же отвернулся
к двери, чтоб меня не замечать и выйти первым. Выйти первым из лифта – это
как бы первым подойти к кормушке, у русских означает что-то вроде более
высокого статуса.
В подъезде две бабы разговаривают с консьержкой, загородив
ее толстыми жопами, так что та не видит, кто входит в широко распахнутую дверь.
Еще один мужик в костюме за пару тысяч долларов, с ролексом и перстнями одной
рукой перебирает на столе бесплатные газеты, в другой – банка пива. Когда
вышел из подъезда одновременно с нами, лихо швырнул банку в стену.
Я смерил его взглядом, сказал сдержанно:
– Мусорный ящик в двух шагах. Неужели трудно бросить туда?
Жлоб отмахнулся.
– Здесь уборщица.
Я поинтересовался:
– А вы за нее платите?
Жлоб нагло усмехнулся:
– Но вы же платите!
Я пошел дальше как оплеванный, весь кипел от бешенства.
Будь я постарше, уже принимал бы валидол. У нас элитный дом бизнес-класса,
но треть жильцов не платят даже за консьержку. Не потому, что бедные, а
нравится нарушать закон или, скажем, законы общежития, общепринятые правила.
Тешит безнаказанность. Их дети размалевывают стены матерной бранью, рисуют
непристойные картинки, ломают телефонные будки, гадят в лифтах. Просто так.
Чтобы было нагажено. Чтобы жильцы или гости вошли в такой лифт и вляпались. Или
хотя бы вынуждены были терпеть вонь, пока медлительный лифт ползет на нужный
этаж. И ужасались при мысли, что лифт застрянет…
До сих пор в стране нет эффективного механизма, чтобы
заставить платить, вот и не платят. А я размечтался, что у нас будут
штрафовать за выброшенный из окна автомашины огрызок яблока! При всех восторгах
насчет западной демократии как-то стыдливо умалчивают, что в Штатах не просто
существует смертная казнь, которой нет у нас, у них там сажают на электрический
стул, травят газом, душат, вводят смертельные инъекции, а те, кому повезло,
получают по триста-четыреста лет каторги без права снижения срока. При таких
законах все эти жлобы мгновенно стали бы добропорядочными. И детей
приучили бы к вежливости и прочим атрибутам цивилизованного образа жизни в
обществе.
Глава 9
Юлия ласково улыбнулась, я ощутил, как ожесточившееся сердце
слегка смягчилось. Кто-то говорил, что, если хотите узнать, что на самом деле
думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте. Я смотрел долго, она даже
забеспокоилась, я видел, как попыталась украдкой оглядеть себя, что же в ней не
так, а когда я уйду, обязательно посмотрит в зеркальце.
– Доброе утро, Юлия, – сказал я. Неожиданно для себя
добавил: – Увидел вас, теперь чувствую, что оно будет добрым.
