Он обращался ко мне, Светлана все втискивалась между нами
грудью, обращая внимание на себя и свои данные, вскидывала брови, хмыкала, а
когда заговорила, голос был переполнен недоверием и подозрением:
– И еще прошу обратить внимание на некие силы… да-да,
те самые, которым выгодно. Одним выгодно удержать нас в рамках одной культуры,
одного языка, одной страны и четких границ, другим же выгодно все это размыть!
Мы замолчали, соображая, кому же это выгодно, Крылан
проворчал:
– Знаете, когда один держит меня взаперти, объясняя моей же
безопасностью, а другой сбивает с двери замок, то мне второй как-то
симпатичнее. Я ведь могу и не уйти, но пусть дверь будет открыта. И я бы
не сказал, что Запад нас давит… ведь о Западе же говорим, давайте не переводить
на кумыков!.. Запад завоевывает не только порнухой, секс-шопами и дебильными
шоу. Так завоевали бы одних придурков. Да, придурков в любой стране больше, чем
воробьев, но все-таки Интернет, компьютеры, телевизоры, автомобили и все-все,
чем пользуемся в быту, создано в Штатах.
– К сожалению, – вставила Светлана.
– К сожалению, – согласился он. – Но все-таки
Интернет и компьютеры они нам не навязывали. Мы сами ухватили.
– С порнухой в придачу!
Он посмотрел на нее, вздохнул и умолк. Я молча
договорил за него то, что Крылан, возможно, даже не сформулировал для себя:
человека нельзя привязывать вот так жестко к одному народу, одному клану,
одному языку или культуре. Это новая мысль, она выглядит кощунственной, это же
предательство… если взглянуть глазами полян, древлян или даже московитов, что
новгородцев и тверичей за людей не считали.
– Ладно, – сказал я, – займитесь газетой всерьез.
Слишком долго мы находились в спячке, надо просыпаться.
Крылан сказал невинно:
– Да и к выборам пора…
Светлана хмыкнула, всем надоели шуточки насчет выборов.
Понятно же, что нам не удастся пропихнуть или протащить в Государственную думу
ни одного кандидата. Хотя, конечно, сочувствующих нашей партии немало, однако
же сочувствующие даже в самых низах предпочитают помалкивать, а те, кто в верхах,
даже страшатся подумать, что мы, русские националисты, правы. Хотя подумывать
подумывают, конечно, но не признаются даже близким. Чревато.
Вдоль коридора прокатился могучий голос сильного уверенного
в себе человека:
– Дорогой Борис Борисович, а я вас разыскиваю!
Глава 10
Я стиснул зубы, надел на лицо радостную улыбку и
повернулся к Седых. Маленькое у нас здание, не спрятаться, да и заместителей
всего двое, в то время как у лидеров других партий, даже незначительных, по
три-пять, каждый курирует массу своих вопросов. А мы, пожалуй, самые
незначительные, хотя только мы отстаиваем интересы русского населения в России,
а также напоминаем про наши интересы за рубежом.
Седых сердечно обнял меня, целоваться не стал, знает мою
брезгливость, отстранился и еще некоторое время держал за плечи, всматриваясь
прищуренными и слегка раскосыми глазами, как у всех русских, долго проживших на
Дальнем Востоке, Алтае, подхвативших «китайскость» от местного населения. От
него пахнет лесом и той свежестью, какую чувствуешь, только полизав палочку с
муравьиной кислотой.
Конечно же, в полной казачьей форме, хотя никогда не бывал в
землях, где селятся казаки, будь это Дон, Дальний Восток, Сибирь или, упаси
Господи, Терек. Однако на казачью форму право имеет: на казачьем слете в Донском
войске по случаю праздника в почетные казаки приняли пятерых особо отличившихся
на защите чести и достоинства казачества деятелей, в том числе и Седых.
С того дня появлялся в мундире казачьего офицера сперва по торжественным
случаям, потом эта форма стала для него повседневной.
Седых перестал горбиться, плечи держит прямыми, смотрит не
исподлобья, а в упор, благо рост позволяет, вообще в фигуре кабинетного
человека появилась некая молодцеватость, подтянутость, словно реализуются
мальчишечьи мечты о всяких там пиратах, мушкетерах и рыцарях. Украинское
казачество, кстати, от которого и пошли все остальные казачества России, так и
называло себя «рыцарство», по-украински «лыцарством», а себя – «лыцарями».
Седых же подходит к облику дальневосточного казака и статью,
и особым дальневосточным лицом, где в особенностях китайская узкоглазость и
скуластость, даже сибирско-восточной фамилией, и, конечно же, острым чувством
общности с другими, патриотизмом, что как раз присуще всем народам, живущим на
переднем крае. А казаки, как и курды или чеченцы, с этой точки
зрения – отдельный от русских народ.
Светлану чмокнул в щеку, Крылану крепко пожал руку,
поинтересовался:
– Куда направляемся?
– К Власову, – сказал я. – На редакционный совет.
– Собрались? – удивился он. – В кои-то веки!
– Пойдем, – пригласил я, нельзя не позвать. –
Скажешь свое веское слово.
– Спасибо, – ответил он очень серьезно, – мне в
самом деле есть что сказать. Веское слово амурского казака!
– И забайкальского, – поддержал Крылан очень
серьезно. – И урюпинского.
Седых метнул на него сердитый взгляд, но смолчал, ибо в
Урюпинске в старые времена в самом деле поселились казаки, объявили себя
отдельным казачеством, против истины не попрешь.
– Погодите, – сказал я, – загляну к Юлии.
Все трое за моей спиной тут же вытащили сигареты,
штатовские, понятно, отодвинулись к открытому окну и задымили, никак не введу
антитабачный закон. Помогут разве что меры Ивана Третьего: рвать ноздри, клеймо
на лоб, бить кнутом и – в Сибирь. Или голову с трубкой во рту на кол, как
поступали в Турции.
У Юлии двое районных активистов, явно ждут руководство,
досаждают ей простенькими любезностями. Меня не заметили, я знаками показал,
чтобы либо сама все, либо переадресовала к кому-нибудь ниже рангом. Это
покажется смешным, но ежедневно приходится отмахиваться от кучи дел, которые
легко решат помощники, однако же почему-то все прутся именно ко мне, уверенные,
что их мелочные заботы нужно решать на самом верху. И хотя у меня верх не
бог весть какой, РНИ – партия крохотная, у нас всего около семи тысяч
членов по всей России, но все-таки я должен смотреть и по сторонам, а не только
под ноги.
Знаками я объяснил Юлии, что если кому понадоблюсь, то у
Власова. Она понимающе улыбнулась, но так, чтобы активисты думали, что это им
так рада, что даже глаза заискрились.
Я так же тихонько прикрыл дверь, уже на лестнице
услышал сзади бодрый топот, это Лукьян, мой зам по связям с общественностью,
человек незаменимый, я с прессой общаться не люблю, что и понятно, это демократы
из кожи лезут, только бы на экране жвачника помелькать. Лукьян доволен, как
американец, отхвативший крупный заказ, рот до ушей, еще издали вскричал
ликующе:
– Ах вот вы, Борис Борисович, где! Мы с Лукошиным все
бордели обыскали, а вы все в песочнице копаетесь!
