Услышав его ликующий голос, Седых со Светланой эффектными
щелчками отправили горящие сигареты в окно на улицу и пошли к нам, Крылан не
пожелал расстаться с куревом, остался выказывать гражданский протест. Да так,
вообще протест. Против всего.
Седых, показывая, что понимает шютки, посмотрел на меня
сверху вниз с выражением глубокого соболезнования.
– А чего искали? – спросил я сварливо. –
Хотите пригласить на пиво?
– Хорошие новости! – сказал Лукьян громко. – Не
можем не поделиться. У нас есть все шансы упрочить свое положение.
А то и поправить!.. Вон Лукошин принес результаты опроса населения по
поводу отношения к правительству: послать на … пятьдесят семь процентов,
послать к … восемнадцать процентов, послать в … десять, не определились, куда
послать, – пятнадцать процентов.
– Не патриот вы, – сказал я. – Что хорошего, когда
правительство посылают?
– Нам хорошо! – ответил он.
– А стране плохо. Ладно, уже вижу, не дадите пообщаться
с заслуженным казаком, героем конных схваток за барана… Да и с красивой
женщиной…
Лукьян оглядел их с головы до ног.
– Все еще герой? И все еще красивая женщина? А я
думал, что это депутаты! Народные избранники, так сказать, не в обиду будь
сказано.
Светлана сделала вид, что обиделась так натурально, что я
подумал, а ведь сравнение с депутатом ее в самом деле задело. Как-то в нашем
представлении не вяжутся эти два понятия: «женщина» и «депутат». Да еще и
«красивая женщина»!
– Ладно, – сказала она суховато, – я пойду, не
буду мешать вашим наполеоновским планам. Но вам, Борис Борисович, я еще
припомню…
– Что? – спросил я с тревогой.
– Что вы только собирались со мной пообщаться.
Седых с удовольствием поглядел ей вслед, есть на что
поглядеть, вздохнул:
– Главное, не курить…
Из-под двери в зал, так мы называем самую большую комнату,
пробивается свет. Вообще-то сейчас день, но первый этаж и деревья перед окном
делают свое дело, даже в солнечный день во всех комнатах, выходящих во двор,
приходится зажигать свет.
Я как-то был в офисе партии «Голос демократии», не
самой крупной, а так – средней партии, так у них особняк четыре этажа и с
двумя пристройками, не считая двух этажей под землей, плюс двор с футбольное
поле для стоянки машин. У нас же домик хоть и тоже на четыре этажа, но
маленький, ютимся по комнатам, а самую большую, я уже упоминал, гордо именуем
залом, вмещает немного народа. Ее используем для собраний, планерок, совещаний
или, как в данном случае, для сбора членов редакционного совета.
Каждая партия, движение, объединение или союз нуждается в
информационном бюллетене, а тот со временем перерастает в газету. Некоторые
амбициозные партии сразу начинают с газеты, но в любом случае она, будучи
вспомогательным инструментом, вскоре начинает играть практически первую
скрипку. Повторяется та же история, что и вообще с прессой, получившей просто
необъятную власть в стране.
Я сам постоянно выступаю в газете с разъяснением нашей
деятельности, наших целей, наших идей. Это гораздо удобнее, чем на митинге:
здесь я могу отгранить слова, отобрать наиболее яркие, да и читающий не
напрягается, как на митинге, где не все расслышишь, мегафон хрипит и рычит.
В газете выступают и другие деятели, которых удалось привлечь к
сотрудничеству, так что газета постепенно стала тем ядром, вокруг которого
тусуется наша партия.
Еще открывая дверь, ощутил, как ноздри защекотал табачный
дым. В помещении жарко, накурено, голоса жужжат, как огромные рассерженные
шмели. В комнате толпа, я окинул всех взглядом, понятно, выпала редкая
возможность застать всю редакционную коллегию разом. Обычно заскакивают по
одному в свободное время, выкраивая полчаса-час, но Лысенко предложил изменить
не только дизайн газеты, но и форму подачи материалов. Я на крутые
перемены не решался, предложил собрать редколлегию, и вот наконец почти все ее
члены здесь, не сумел выбраться только Ульев, писатель и философ, в прошлом
диссидент, после падения Советской власти ставший коммунистом, а сейчас вообще
зачеловек: выступает с идеей полной переделки генома человека.
Я перевел дыхание, в груди затеплилась надежда.
Здесь – самые чистые, самые благородные. Не убежавшие за рубеж в поисках
длинного рубля или, как эти подонки говорят высокопарно: «для полнейшей
реализации своих творческих возможностей», а пытающиеся вытянуть и весь народ
из дерьма, в котором тот по самые ноздри.
Ротмистров – доктор наук, математик номер один в мире,
автор уникальнейших работ, которые подняли математику сразу не на
ступеньку-другую, а на целый этаж, Ольхин – академик, лауреат Нобелевской
премии, создатель принципиально новой технологии, даже целой науки о строении
земного ядра.
Левакин – доктор наук, разностороннейший человек, автор
сотни изобретений по самым невероятным отраслям знаний, в том числе в области
таких технологий, что ну никак не состыкуются, как, скажем, игра на скрипке и занятие
боксом, но Левакин именно тот человек, что изобретения и открытия выдает с
легкостью везде, куда сует любопытный нос. Правда, с последней чередой
«открытий» его явно занесло, ибо, к своему несчастью, наткнулся на проблемы с
древнейшей историей русов, а это такая каша…
И, конечно же, Дятлов – талантливейший писатель, семь
последних лет его выдвигают в кандидаты на Нобелевскую премию, но всякий раз
премию присуждают кому-нибудь другому, а Дятлову отказывают по причине его…
«неприверженности общечеловеческим принципам». Как будто речь о премии за
политику, а не по литературе! Впрочем, инициатор отказа – все та же
группа, что настояла счесть «неправильным» опрос газеты «Таймс»: кто является
человеком тысячелетия, и когда абсолютное большинство назвало человеком
тысячелетия Адольфа Гитлера, разразился скандал, и устроители опроса тут же
заявили, что мнение народа мнением народа, но пошло оно в жопу со своим
мнением, а мы вот, группка опрашивающих, считаем человеком тысячелетия
Эйнштейна, а как мы считаем, так и запишем! И записали. Так же точно и
Дятлова всякий раз отодвигали, давая премию попеременно то американцам, то
неграм из Зимбабве, Катманду, Заира, туземцам Южной Кореи…
По-моему, Дятлов совершенно не верит в наше дело, но
продолжает работать из упрямства и чувства долга. Из ощущения, что любой
порядочный человек обязан бороться против надвигающейся Тьмы, хотя и понимает,
что все равно наступит, поглотит, убьет, однако он своим сопротивлением хоть на
день или час отсрочит приход Тьмы, а за это время, может быть, вдруг там, в
тылу, что-то да произойдет, вдруг да Россия как-то да проснется, встряхнется,
снова явит изумленному и неприятно пораженному миру чудо выживания, поднимется,
как уже бывало, яко Феникс из пепла?
Во всяком случае, его любимый тост звучит
грустно-иронически: «Так выпьем же за успех нашего безнадежного дела!»
Ротмистров расположился за столом Лысенко как в
противотанковом дзоте, с двух сторон массивные ящики компьютера, на них сверху
металлические коробки, папки с бумагами, а он сам выглядывает в щель, готовый в
любой момент нырнуть под стол, уклоняясь от пули.
