Они повернулись ко мне, озадаченные моим молчанием, я сказал
вяло:
– К сожалению, они умеют считать только деньги. А с
настроениями считаться никогда не умели… по-настоящему. Да если честно, у нас
это умеют еще хуже.
– Хуже некуда, – согласился Белович. – Друзей
бездарно растеряли, с врагами не подружились, с союзниками рассорились… Эх!
Хуже всего, что мы сами, я имею в виду Россию, готовы к падению государства.
Никогда еще население не было настолько деморализовано, настолько в дупе, как
теперь говорят. Если уже сами о себе заговорили, как о самом никчемном,
бестолковом, тупом и спивающемся народе, то что вам еще надо? Само слово
«русский» звучит уже как ругательство. Не зря здесь вспоминали, что всякий
русский, очутившись на Западе, старается скрыть, что русский!
Игнатьев буркнул:
– Правительство намечает крутые реформы.
Белович отмахнулся.
– Все уже знают, что любые реформы в России заканчиваются
крахом и еще большим ограблением населения. Если в прошлую войну был
патриотический порыв уничтожить гитлеровских захватчиков, то сейчас на Дальнем
Востоке обрадуются, если там высадятся японцы и объявят их земли своей территорией.
А азиатские регионы России слова не скажут, если отойдут Китаю, мол, хуже
не будет, а вдруг да будет лучше?
Снова, в который раз, я ощутил, что, удивленные и
обескураженные моим молчанием, они поглядывают на меня вопросительно. Все-таки
смолчал, сам еще не разобрался, тогда Игнатьев поинтересовался осторожно:
– Борис Борисович, вы помалкиваете так это загадочно. Что-то
случилось?
– Случилось, – ответил я невесело.
– Что?
– А ты не видишь? – спросил я. –
В Сибири обнаружили огромные залежи всего-всего, а кто будет
разрабатывать? Понимаешь, как бы мы ни орали о засилье Америки в нашей жизни,
как бы ни желали ей всякой гадости, вплоть до погружения всего континента в
океан, как случилось с Атлантидой, но все же давай-ка, положа руку на сердце,
признаемся… Америка и мы – белая раса! Если не нравится мой расизм, тогда
так: Америка и мы – западная цивилизация. Построенная на христианской
морали, которая дала науку и все эти нынешние компьютеры. Япония и Китай, как и
все индии и пакистаны, – это Восток, это другая мораль, другие ценности,
другая духовность. И пусть сопляки в наших дворах восторгаются восточными
единоборствами, но мы все прекрасно понимаем, что только христианская мораль
смогла дать толчок вообще науке, так преобразившей мир. Все восточные
мировоззрения – стоячее болото. Там прогресс немыслим! Не приди европейцы
на Восток, там и сейчас все так же дрались бы мечами и приносили в жертву
людей. Так с кем нам в этом великом противостоянии взаимоисключающих культур?
Игнатьев взглянул на меня с удивлением.
– Вы что? Уж не жалеете ли юсовцев?
– Нет, – ответил я откровенно. – Юсовцев –
нет. Но американцев мне жаль. Раз уж приходится выбирать между ними и
восточными странами… а выбирать приходится, то…
Он перебил:
– Погодите-погодите! Это с какими восточными? Исламом?
Я отмахнулся.
– Для меня они все восточные, все чужие. Неважно: древняя
это индийская культура или еще более древняя китайская… не понимаю, что
хорошего находят в древности?.. Для меня все чужое, что не христианское.
И не потому, что свое, я – атеист, если даже хочешь – язычник,
но я признаю, что только христианство сумело из своих схоластических споров о
том, сколько ангелов поместится на кончике иглы, положить начало рождению
науки, технического прогресса и всему тому миру высоких технологий, что нас
окружает. Понимаешь, я бы и дальше бодался со Штатами, стараясь их ослабить,
ибо сильному мозги не нужны, а слабый, глядишь, и поумнел бы немного, но сейчас
Штаты в очень хреновом положении. На них не плевать надо, а… как ни дико,
помочь!
Он отшатнулся, смотрел на меня, не веря глазам своим.
Наконец проговорил бледным колеблющимся голосом:
– Ну, знаете… Если бы не знал вас столько лет, сказал бы,
что вы – засланный казачок. Такое сказануть! Поддержать Америку – это
же надо? Нет, вы сами хоть поняли, что сказали?
– Да понял, – ответил я досадливо. – Вот сейчас
вижу, что сказал правильно, и вижу, что еще не все сказал… Сейчас, сейчас… на
ходу додумаю. Давай прикинем, что будет, если восточным странам, вообще
Востоку, удастся Америку опрокинуть…
Белович молчал, смотрел на меня исподлобья, а Игнатьев
сказал с убеждением:
– Не удастся!
– Вот-вот, – спросил я невесело, – тоже
рассчитываешь, что Америка устоит, потому можно кусать ее сзади за ноги?..
Ладно, а если не устоит?
– Устоит! – отрезал он упрямо. Посмотрел на Беловича за
поддержкой. Тот кивнул, мол, устоит, можно нападать, ничего с нею не сделается.
– Я тоже надеюсь, – продолжал я. – Пока что
держится. Но все же, если не устоит?.. Или устоит, но ослабеет в схватке
настолько, что не в состоянии будет защитить Европу?.. Ведь, как ни крути,
когда сюда придут Япония и Китай, мы не выстоим. И сбудется самый страшный сон
Леонида Ильича: на Красной площади китайцы едят палочками мацу… А еще раньше,
чем китайцы, сюда могут вломиться моджахеды.
Белович кашлянул, сказал вежливо:
– Из Афганистана, что ли? У них народа не хватит.
– А много и не надо, – ответил я невесело. –
Русских сейчас хоть голыми руками бери. К тому же моджахеды бывают не только
афганские. Прибудут и пакистанские части, и арабские войска… Словом, чем больше
я думаю над противостоянием цивилизаций… да-да, сейчас как раз время их
противостояния!.. тем больше я вижу, что мы должны поддержать Америку.
Игнатьев перебил зло:
– Борис Борисович, вы совсем охренели!.. Сказали бы, что
надо уменьшить наскоки на нее, я бы еще понял. Но… поддержать? Националисты мы
или нет?
Я покачал головой.
– Ты что-то путаешь сам. Мы – русские националисты, но
это вовсе не значит, что надо обязательно нападать на Америку. Быть русским
националистом – это прежде всего любить Россию и стараться сделать все для
ее блага, для счастья ее народа. Если для счастья России надо Америку вбить в
землю по ноздри – сделаем, но если для блага России лучше Америку
поддержать, то почему мы должны бодаться с нею даже себе во вред?
Игнатьев смотрел непонимающими глазами. Для него мир
рушился. Тем более что именно с моих работ так люто возненавидел Америку. Да
многие ее возненавидели после моих «Тезисов о политкорректности» и «Катастрофы
Заокеанского Рейха», хотя я развенчивал идеалы Юсы, а не Штатов, тем
более – не Америки, но не было еще идеи или просто работы, которую бы
поняли так, как хотел автор. Юсу отождествили со всей Америкой, как в Штатах
отождествляют русских и коммунизм, а также русскими считают казахов, узбеков,
туркмен, осетин, и пошла-поехала…
