Перед обедом зашел Бронштейн, похвастался, как он лихо
переговорил с газетчиками, даже договорился о выступлении по жвачнику. Я
взглянул на часы.
– Пойдем пожуем что-нибудь. У меня от такой жизни кишки
слипнутся.
Он окинул меня оценивающим взглядом.
– А вы в самом деле похудели, похудели, Борис
Борисович… на кошерное перешли, что ли?
Обедать, как обычно, пошли в наше уютное и недорогое
«Морозко». Когда-то там подавали мороженое всех сортов, потом разорились, кафе
переходило из рук в руки, перестраивалось то под магазин, то под компьютерный
клуб, но вывеска оставалась прежней. И хотя теперь торгуют в первую
очередь горячим супом и украинским борщом, название все так же составлено из
затейливых сосулек.
В кафе почти все наши, однако по моей шкуре прошла
волна озноба: смотрят кто враждебно, кто отчужденно, кто с настороженным
любопытством, как на вообще-то знакомого и приятного человека, который вдруг
оказался не то оборотнем, не то вампиром, не то вовсе демократом. Даже
Бронштейна проняло: начал горбиться, понизил голос, поглядывал по сторонам,
словно мы в самом деле заговорщики в чужой стране.
Поколебавшись, к нам пересел, вежливо испросив разрешение,
Белович, а Лукошин чисто по-русски просто сгреб со своего стола тарелки и с
ними плюхнулся на последнее оставшееся за нашим столом место.
Мы с Бронштейном заказали по шницелю и блинчикам, Лукошин
съехидничал тут же насчет некошерности шницеля.
– Начнется шум, – сказал Белович. – Ох, начнется…
мы такого пиара еще не знали!
– Шум еще ничего не доказывает, – буркнул я. –
Курица, которая снесла яйцо, кудахчет так, словно снесла храм Христа Спасителя!
Он замер с ножом и вилкой в руках, в глазах веселье и в то
же время вполне понятный страх: наша партия могла мечтать о чем угодно, мы ведь
типичные русские, но никогда не рассчитывали на резкие перемены к лучшему: мы
еще и политики, что значит – трезвомыслящие и адекватно оценивающие
обстановку в стране и в мире.
– Шум всегда привлекает внимание, – возразил он. –
В наше время любой шум и крик – признак популярности. Даже если это
шум пьяной драки.
– Экстранонсенс, – отмахнулся я. – Мы будем
действовать старыми консервативными методами.
– Это разъяснением своих позиций? – переспросил
он. – Эх, за версту видно профессора!
– Вот-вот, – согласился я. – Который, выходя из
туалетной, моет руки.
Он намек понял, задумался, может быть, в самом деле не так
истолковывает мои движения, может быть, старинное терпеливое разъяснение своих
позиций все еще не исчерпало возможности, вдруг да есть в этом скрытый
потенциал.
– Мышь, – сказал он, – обжегшись искрой от
фейерверка, хромает прочь с готовым планом, как убить кота. У вас есть
такой план?
– Шило в смешке не утаишь, – ответил я. –
У Руси, как говорится, нет оси. Мой план прост: мы достойны, как в той
навязчивой рекламе про косметику, чтобы жить лучше. Объединив силы с
государством, которое нам не только не враг, а постоянный союзник, мы укрепим
фронт западной цивилизации, а заодно и улучшим жизнь каждого отдельного
человека. Для пропаганды среди простого населения важен именно этот пункт. Для
разъяснения позиции среди высоколобых – надо напирать на долг белого
человека, говорить о защите христианских ценностей… но о них вскользь, а больше
о том, о чем забываем: именно христианская мораль привела к созданию научного
мышления!
– Ты об этом уже говорил, – напомнил он.
– Надо повторять. Даже в нашей среде не знают, что именно
христианство создало науку, а с нею и все эти телевизоры, холодильники,
компьютеры, Интернет! У нас слишком уж увлекались живописанием, как
церковь уничтожала ученых, жгла их на кострах, отлучала от церкви. А то,
что это были внутренние разборки, – умалчиваем. И что всякие мендели
свою генетику создавали именно в монастырях за счет церковных фондов –
молчим тем более. Нужно напирать, что мы, защищая христианский мир, защищаем
цивилизацию!.. Это в самом деле так, потому такую точку зрения легко
отстаивать.
– Научно-техническую цивилизацию, – уточнил он.
Я огрызнулся:
– А я только ее и называю цивилизацией! А все эти
так называемые «цивилизации» майя, ацтеков, инков и прочие – это почти то
же самое, что слово «культура» в приложении к плесени в пробирке!
Он некоторое время ел молча, я тоже занялся бифштексом,
Бронштейн вздохнул.
– Борис Борисович, я тоже так считаю… но помалкиваю.
Культурный человек так не должен говорить… вроде бы. Но, как я понял, будем
пропаганду вести на двух уровнях: для народа – одно, для
высоколобых – другое.
Я ответил, несколько задетый:
– Как будто противоречит одно другому! Просто одним ближе родной
желудок, другие могут воспринять и глобальные проблемы. Но те и другие встанут
в единый фронт западной цивилизации, те и другие заметят улучшение жизненного
уровня. Словом, Исаак, мне сейчас вообще не на кого опереться. Так что на тебя
я обопрусь, как и на остальных ребят в офисе, которые не сбегут, уж извини,
обеими руками. Или локтями.
– Да хоть ногами, – ответил он польщенно, – но…
Эх, была не была!
– Возможно, мы начнем вот так, вчетвером, если Лукошин все
еще не считает меня предателем…
Лукошин смолчал, вид хмурый, еще не определился, а Бронштейн
возразил польщенно:
– Ну да, вчетвером! Слон и три моськи. Кстати, вы слышали о
заявлении Карельского?
– Что создает отдельную организацию?
– Ну, он называет это фракцией в РНИ…
– В РНИ не может быть фракций, – ответил
я, – по дефолту. По самой платформе. Это просто завуалированное заявление,
что начинает борьбу.
Он сказал задумчиво:
– А почему не сразу в открытую? Не значит ли, что готов
к компромиссу?
Я положил нож и вилку на тарелку, взялся за чашку с
кофе.
– Но какой может быть компромисс? Либо начинаем кампанию за
присоединение к Америке, либо продолжаем… то, что продолжали. Если говорить
честно, то это тянуть безнадежное дело, понимать, что оно безнадежное, и
утешаться тем, что на наш век России еще хватит.
Он вздохнул.
– Да, конечно. А у Карельского слишком большое мнение о
себе. Но он не последняя кока-кола в пустыне!
Глава 4
Через два дня состоялось мое первое после заседания партбюро
выступление. Уже с новой программой РНИ. Надо бы, конечно, начать с заводов,
там русский дух заметен отчетливее, РНИ традиционно опирается на верхушку
высоколобых и на низы, пропуская средний класс, но на этот раз я принял
предложение выступить перед аудиторией тех, кто пригласил меня первыми.
