– Ладно, – проворчал он – Главное, чтобы дело шло.
А то у других такие навороты в технике, а сами как были идиотами, так и
остались.
– Тебя апгрейды не испортят, – сообщил я. – Зато
пахать на тебе можно будет глубже.
– Эксплуататор!
– Человек человека, – согласился я. – Это тебе не
прошлое время, когда человека человек!
Он нахмурился, стараясь понять, где же тут мина, я
улыбнулся, хлопнул по плечу, хотя и нехорошо хлопать того, кто вдвое старше, но
я ведь начальник и отец народа, в отдельных случаях допустимо, а границы
допустимости определяем сами.
Закрывая двери его кабинета, огляделся, в коридоре пусто,
все уже знают о прибытии шефа, разбежались по рабочим местам. Я поднялся к
себе. У двери с надписью «Секретариат РНИ» дежурит молодой парень в ладно
скроенном костюме. Слегка вытянулся при моем приближении, просветлел лицом, в
глазах восторг и преданность. Даже неудобно чуточку, как будто обманываю таких
вот чистых и преданных движению. А этот парень, как и все в нашем РНИ,
чист и предан Отечеству, для него слова: «…сперва думай о Родине, а потом о
себе» – не пустые слова.
У нас не столько людей, чтобы я не знал всех членов
партии в лицо, и хотя этот новичок появился два дня назад, я сказал дружелюбно:
– Здравствуй, Кирилл. Ты с ночи?
– Нет, заступил час назад, – ответил он, донельзя
счастливый, что с ним заговорил сам фюрер.
– А, ну тогда терпи, – сказал я и хотел толкнуть дверь,
но Кирилл поспешно открыл ее для меня, вождя движения. Это еще не мой кабинет,
предбанник, за длинным и настолько узким столом, что абсолютно не скрывает
изумительно длинных и совершенных ног, Юлия разговаривает по телефону, держа
трубку в левой руке, правая на раскрытой тетради, тонкая серебристая ручка
подрагивает в ожидании. Слева широкий экран плоского монитора, беспроводная
клава и грызун, справа папки с бумагами. Увидев меня, улыбнулась одними
глазами, красивая, элегантная, в строгом светлом костюме, что так идет к ее
милому и очень неглупому лицу. Она выглядит не как секретарь, подумал я, а как
энергичный бизнесмен в юбке, очень деловая, активная, все мгновенно
схватывающая, никогда ничего не забывающая, в то же время умеющая так
очаровательно улыбнуться, что самое холодное сердце дрогнет и чуточку подтает.
Как и Белович, она в дорогих очках в массивной оправе, такие
раньше называли профессорскими, но у Юлии почему-то именно эти профессорские
выглядят, я бы сказал, скорее эротически, чем профессорски. Так ничем не
примечательные девчушки становятся гораздо симпатичнее, когда одеваются в
сугубо мужскую форму: военную, милицейскую или пожарную. Юлия не относится к
непримечательным, в ней чувствуется порода и воспитание, закончила престижный институт
по модной ныне профессии или специальности имиджмейкера. Не знаю, что это
такое, но работает совсем не имиджмейкером, а обыкновенным секретарем у такого
неприхотливого босса, как я.
Она снова улыбнулась мне, а невидимому собеседнику сказала
мягко:
– Да-да, вы совершенно правы… мы это примем к сведению.
Спасибо. До свидания.
Она опустила трубку, рукав соскользнул и скрыл элегантную
тонкую кисть с блестящим браслетом. Не целебным, естественно, националистам в
такую дурь верить – смешно, неприлично, да и на всякий случай запрещено, а
просто сделан нарочито массивным, толстым, чтобы подчеркнуть изящество и
красоту ее руки.
– Советуют, как нам жить? – спросил я. – Да,
Россия – все еще Страна Советов. Здравствуй, Юля. Что известно про
Андыбина?
Она улыбнулась:
– Здравствуйте, Борис Борисович. Сейчас посмотрим.
Легким толчком проехала на кресле с колесиками к монитору,
стол настолько узок, что перед монитором не помещается даже клава, приходится
работать чуть сбоку, поглядывая на монитор, зато узкий стол не отделяет от
посетителей, напротив, создает атмосферу открытости и сердечности, не говоря
уже о том, что позволяет любоваться длинными ногами совершенной формы.
А если учесть, что приходят почти исключительно мужчины, то такой пустячок
тоже срабатывает, еще как срабатывает.
– Вот, – сказала она деловито, – его последние
сообщения из командировки по регионам. Завтра к вечеру обещает быть в Москве.
Послезавтра выйдет на работу.
– Послезавтра суббота.
– Ну, вы же знаете Андыбина…
– Знаю.
Я улыбнулся, нельзя не ответить тем же на ее улыбку,
отпер ключом дверь кабинета. С порога охватил цепким взглядом, не заметно
ли обыска, в нашей партии это обычное дело, правительство до свинячьего писка
страшится патриотов, только мы и являемся защитниками страны, потому всеми
силами старается прижать нас, заставить умолкнуть.
Компьютер включился по щелчку пальцами, на экране зажегся
мягкий приглашающий к работе свет. Высветилась заставка: три переплетенные
буквы РНИ, то есть Русская Национальная Идея. Кто-то из великих мудрецов сказал
однажды: кто не был националистом в молодости – тот равнодушный скот. Не
помню кто, но сказано прекрасно и точно. Конечно, этих равнодушных скотов,
озабоченных только своим существованием, в стране и в мире абсолютное
большинство. И «простых людей», и с высшим образованием, но не они
определяют характер общества, не они его ведут или тащат по той или иной
дороге.
Да, националистов в любом обществе меньшинство,
почти все они проходят обязательные стадии национализма: мой дом –
хорошо, а все остальное – чужое, потом вычленяется общность микрорайона
или улицы, потом осознается единство с народом и начинаются поиски героических
деяний в прошлом, чтобы было чем гордиться сейчас. Это не последняя ступень,
впереди еще одна линька, хотя до нее не все попросту доживают – осознание
общности с национальностью людей и тревоги за их существование: ведь и ядерного
оружия многовато, и блуждающий астероид может сослепу столкнуться с Землей, и
еще много напастей впереди, не хрен драться в семье, когда жукоглазые строят
империи в космосе…
Но сейчас мы – русские националисты, единственная
партия, кто действительно живет мыслями о России, страстно желает вытащить ее
из того дерьма, в котором оказалась по вине демократов. У всех остальных
партий – борьба за власть, за жирные куски, за место у кормушки. Быть
националистом – крайне невыгодно в современном обществе, где и не
скрывают, что сперва нужно думать о собственном желудке, а потом… нет, и потому
о Родине думать как-то глупо, нужно думать о себе и только о себе.
Некоторое время я стоял у порога, сообразил вдруг, почему
заходил к Власову, почему заглянул к Лысенко, газета – только предлог,
почему сейчас не хочется за свой рабочий стол, хотя еще полгода назад вбегал в
кабинет и сразу же бросался к компу.
На экране появились пункты: это сделать, с этим встретиться,
такого-то принять, там-то побывать, и я деревянными шагами направился к
рабочему креслу.
Голова стала тяжелой, в висках начало покалывать. Циферблат
в уголке монитора бесстрастно сообщил, что я неотрывно всматриваюсь в
проплывающие по экрану документы три часа кряду, пора бы маленький перерыв, да
чтоб еще бросить в желудок что-нить калорийное.
