Мы еще раз пожали друг другу руки, никто не обмолвился о
моем уходе, неприлично намекнуть даже взглядом, все чувствуем неловкость, а
Троеградский, как более чувствительный, даже не решается мне смотреть в глаза,
страдает сразу и за то, что вот так берут и отстраняют меня, и еще
больше – за мое предательство.
Мы выехали на проезжую часть, Юлия спросила тихонько:
– И на каких условиях вы сторгуетесь?
– Буду торговаться, – ответил я. – Сейчас
главное – затянуть время.
– А почему нельзя было ответить сразу?
Я ухмыльнулся.
– Не хотел, чтобы вы пошли домой пешком.
Она вскинула брови, в глазах недоумение.
– Как это?
– У нас есть и очень горячие головы. Рвутся на подвиги!
Если им указать на кого-то и сказать: «предатель», то не исключено… Короче
говоря, вон за тем заборчиком вполне мог засесть парнишка с калашом. Или вон
там очень удобно двум с пистолетами. Так что ни в коем случае нельзя сразу со
своим «не хочу, не стану». Вот такой у нас этикет!
Она умолкла, плечи зябко передернулись, сказала дрожащим
голосом:
– Да. Эти правила не по мне.
Глава 7
Я пошарил кончиками пальцев, а потом всей пятерней по
столу, ручку обычно кладу в одно и то же место, сам приучил себя к порядку,
потом поднял голову и окинул затуманенным взором столешницу.
Не сказать, что уже такая, как у Власова, но мусора
накопилось, пора разгребать. Но ручка вряд ли под бумагами, их не столько,
просто кто-то по привычке сунул в карман. Дурная манера, сам ловлю себя на том,
что, взяв у кого-то ручку на подпись, затем автоматически кладу в карман, но у
меня на столе паркер с золотым пером, именной, держу только для подписей, он и
заправлен черной тушью, подписи получаются несмываемые и нестираемые, как на
партийных документах.
Пока искал ручку, обнаружил, что и блокнотик куда-то
запропастился. Не сам блокнотик, а несколько склеенных вместе листочков. Есть
такие удобные блоки: отрываешь по одному по мере надобности…
Рассерженный, выбрался из-за стола, отжался десяток раз от
края, уже не уверенный, что отожмусь от пола, перевел дыхание и вышел из
кабинета.
Юлия сдержанно улыбнулась, заметила мой несколько
разгоряченный вид, знает, в одиночестве иногда разминаю мышцы, националисты
обязаны быть здоровыми и крепкими – заботимся о будущем нации.
Белович и Лукошин, ессно, курят у окна. Непонятно, когда
вообще работают, но ведь работают. Завидев меня, Белович сказал с подъемом:
– Классный мне вчера прикол рассказали! Китайский
противотанковый взвод численностью в три тысячи человек состоит из трех
отделений по тысяче человек. Задача отделения – разобрать танк противника
на части, пока он не выстрелил…
Веселый голос становился все растеряннее, наконец умолк и
махнул рукой. Лукошин спросил злорадно:
– Хоть понял, что сморозил?
– Да понял, – ответил Белович с досадой. Посмотрел на
меня. – А мы все еще по привычке рассказываем такое… Китайцы своих
космонавтов на Луну посылают, космическую станцию запустили, а вот мы своей
единственной рыбу в Тихом океане глушим!
Лукошин повернулся ко мне:
– Романцев звонил, сегодня появится!
– Оркестр вызвали? – спросил Белович.
– Нет, но как-то отмечать придется, – ответил Лукошин.
Они обменялись понимающими улыбочками. Про Романцева в
коридорах поговаривали, что во всей РНИ он единственный профессиональный
политик: сколько его ни поливали дерьмом, сколько ни окунали туда, сколько ни
топили в нем – все нипочем. Потому что всплывает даже там. Возможно,
отчасти говорит и зависть: Романцев везде успевает, у него все получается, а в
нашем офисе появляется редко, предпочитая мотаться по всей России, вербуя новых
членов.
Белович вздохнул, взгляд его метнулся через мое плечо, а
Лукошин сказал негромко:
– Про вовка помовка…
По коридору за моей спиной раздались уверенные шаги сильного
напористого человека, я надел на лицо улыбку и повернулся к Романцеву,
похудевшему и загорелому за время поездок по Дальнему Востоку.
Он подошел с распростертыми объятиями, глаза горят
восторгом, сказал ликующе:
– Вот это ход! Вот это ход!
Мы долго пожимали руки, хлопали друг друга по плечам, в
самом деле Романцев носился по регионам несколько недель, сделал для пополнения
нашей партии новыми членами немало, а сейчас может рассчитывать на свою долю
поздравлений и спасибов.
Я промолчал, догадываясь, Лукошин спросил настороженно:
– Вы о чем?
– Я говорю о прекрасном пиаровском ходе уважаемого
Бориса Борисовича, – он поклонился в мою сторону и продолжил с еще большим
подъемом: – Могу сказать, что в нынешней кампании мы наберем голосов
вдвое, а то и втрое больше!.. Массы народа, что желают жить лучше, а они имеют
право на достойную жизнь, присоединятся к нам. Нет, Борис Борисович, в самом
деле, мы сможем отобрать часть голосов у «Народной Воли», у «Слова и Дела» и
даже у проправительственной до мозга костей «Свободной России-матери». Это
великолепный ход!
Мы помолчали, в самом деле Романцев то самое, что не тонет,
даже в дерьме не тонет, Белович бросил на меня острый взгляд.
– Он говорит дело, Борис Борисович. Голосов прибавится.
Лукошин поморщился.
– Но что это за голоса? Всякая дрянь, у которой сил и
храбрости не хватило, даже чтобы подобно крысам улизнуть с тонущего корабля.
Это те крысы, что тонут, не умея выбраться даже из трюма.
Романцев сказал безапелляционно:
– Глеб Васильевич, возможно, вы поэт, а здесь надо быть
математиком. В нашем обществе голоса храброй и трусливой крысы стоят в день
выборов одинаково. Кстати, голоса львов и слонов стоят столько же, сколько и
голоса крыс. Или вообще бактерий. Нелепость, конечно, но мы имеем дело с
данностью, верно?
Белович, подумав, сказал с осторожностью и рассудительностью
древнего старца:
– Давайте не спешить. Обнародуем новую программу. Посмотрим,
как на нее среагирует народ. Если приток членов РНИ усилится, мы на верном
пути. Или если сделаем заметный рывок на выборах. Если так, то народ одобряет
нашу политику, а разве мы не выразители его воли?
Я снова смолчал, все это демагогия, умные правители не
советуются с народом, а делают то, что для него нужно. Если с «народом» в самом
деле советоваться, то нет более надежного пути направить страну в пропасть.
Человеческий мозг – великолепная штука. Он работает до
той самой минуты, когда встаешь, чтобы произнести речь, или когда действительно
нужно сосредоточиться на серьезной проблеме. Правда, я в первом случае научился
обходить эту проблему, все-таки читал лекции самому привередливому слушателю, но
насчет решения серьезных проблем иногда отключается начисто, особенно к концу
рабочего дня. Не помогают и запатентованные средства усиления мозгового
кровообращения, из которых самое надежное все же коньяк.
