Я оторвал взгляд от монитора, смутно удивился, что уже
так поздно. Дверь в приемную открыта, видно, как Юлия прилежно разносит в Excel
документы, вскинула голову и улыбнулась мне.
– Я дурак – понятно, – сообщил я, – сам
знаю, можете не говорить, но вы, Юлия, почему все еще здесь?.. Сегодня, да и
вообще? Как будто всю эту работу можно переделать! Посмотрите, ночь на дворе.
Все, заканчивайте. Я отвезу вас домой. Уже и в Москве вечерами как в
джунглях.
Она покачала головой.
– Борис Борисович! Ну что вы, не обращайте внимания.
– На вас не обратишь, – ответил я. – Все равно,
что в солнечный день не заметить солнца. Впрочем, мы в самом деле его не видим,
а только мир освещенным им…
Она смущенно протестовала, но я обошел стол, навис над нею,
чувствуя едва уловимый запах духов, дотянулся до грызуна и позакрывал все
приложения, не забыв кликнуть на save all. Затем power off, низкое гудение
оборвалось, в комнате наступила непривычная тишина.
– Пусть отдохнет, – разрешил я великодушно.
Отступил, давая ей подняться. Теплая волна коснулась моего
лица, уже не духи, а что-то более глубинное, что бестолочь именует феромонами
да атрактантами. Я подал ей легкую шубку, она поблагодарила милой улыбкой.
В коридоре охранник вытянулся. Я сказал отечески:
– Бди, Кирилл! Враг не дремлет.
Мой опелек слегка замело снегом, у нас нет шикарных закрытых
и отапливаемых гаражей, как у других партий, я включил двигатель и обогрев
сидений, Юлия смирно сидела со мной рядом, зябко пряча пальцы в рукава.
– Сейчас прогреется, – сказал я виновато, мы всегда
виноваты, когда женщине неуютно, – а потом рванем по прямой! В это
время на трассах уже свободно. Остались только гуляки.
Она улыбнулась.
– Говорят, в анкете можно задать только один вопрос, чтобы
определить возраст, пол и социальный уровень человека: «Что для Вас означает
«Пойти погулять»?»
Я задумался, осторожно повернул руль, направляясь к
воротам. Охранник махнул из окошка, металлические створки раздвинулись, я
выехал и на малом ходу, чтобы не запороть двигатель, покатил по ночной улице.
– В самом деле, – ответил запоздало, – сейчас
остались только гуляки и любители красивых женщин. Остальные сидят перед
жвачником, смотрят сериалы.
Она сказала укоризненно:
– Почему только красивых?
– А умные сидят дома, – ответил я сварливо и
посмотрел на нее строго.
– Борис Борисович, вы по старинке делите женщин на умных и
красивых? Но бывают еще и богатые!.. Они тоже развлекаются… отрываются, как
сейчас говорят.
– Пир во время чумы, – пробормотал я. – После нас
хоть потоп. Для этих богатеньких сотни жиголо предлагают услуги… До чего
мужчины докатились!
– Шокирует?
– Скорее завидую, – признался я. – Я вряд ли
что-то заработал бы на такой ниве.
Мотор прогрелся, в салоне стало тепло, я все наращивал
скорость, Юлия расстегнула шубку, впереди длинный
участок отремонтированной дороги, просто бархат под колесами. Я вспомнил
горькую шуточку, что только женские руки могут так нежно уложить асфальт,
скривился, но горечь незаметно улетучилась: невозможно быть мрачным рядом с
такой светлой и нежной женщиной, тем более что Юлия посматривала на меня хитро,
наконец не выдержала, засмеялась:
– Ждете, что стану возражать! Не дождетесь. Сами знаете, что
вы больше похожи на тренера волейбольной команды, чем на профессора. Борис
Борисович, а чем объясняется, что вы решили свернуть борьбу со Штатами?
– Наша борьба, – ответил я с неохотой, – ведется
большей частью по принципу: чтобы самим хотя бы выглядеть чище, надо втоптать в
грязь соседа. И хотя мы, повторяю, боролись не со Штатами, а с Юсой и с
юсовщиной, в том числе и в нас самих, но сейчас снимаем и этот лозунг… Почему?
Во-первых, народ все одно не понимает разницы и тупо забрасывает грязью все
американское, любое американское. Во-вторых, это самое главное, если мы войдем
в состав США, то этот вопрос разрешится сам собой. Русское дерьмо присоединится
к юсовскому дерьму, а наши высоколобые да высокодуховные – к изнемогающим
американским интеллектуалам.
Она покосилась на меня с некоторым подозрением.
– Мне почудилось или вы в самом деле слово «духовность»
произнесли без издевки?
– Наши разговоры, – ответил я и круто повернул руль,
избегая лихача или обкуренного, что летел по встречной полосе, – вернее,
разглагольствования о духовности, от нежелания работать, трудиться. Я уже не
раз говорил об этом, оскомину не набил? Отсюда и оправдания типа «не в деньгах
счастье», что вырастают в целую философию, в мировоззрение, в национальный
склад характера. Ненавижу мимикрию! Загадили святые слова «духовность» и
«культура» так, что рука сама тянется к пистолету. В США интеллектуалов
меньше, чем в России, но все – действующие. У нас – рассуждающие
на кухне под водочку и соленые помидорчики в трехлитровой банке. Так что при
слиянии в одну социальную группу русская составляющая получит цель, а
штатовская – массу. Все-таки, будем откровенны, у нас все население –
белые, а это уже немало, если говорить начистоту, отбросив политкорректность.
– Значит, – произнесла она задумчиво, – у нас и
этот год, как и все в России, переломный? Похоже, так всю жизнь в гипсе и
проведем.
Я засмеялся.
– Чем отличается женская логика от мужской: мужская –
правильная, а женская – интереснее.
Впереди замигал желтый, я прибавил скорость, машина
буквально в долю пикосекунды проскочила линию до того, как вспыхнул красный, но
за превышение платить меньше, чем за езду на красный, к тому же все прошло
благополучно, я сбавил скорость до чуть-чуть выше разрешенной, это допускается,
не хочу, чтобы тормозили, когда я с женщиной.
Машина мягко вкатила во двор, приходится пробираться чуть ли
не ползком, едва-едва не обдирая бока, все заставлено зябко съежившимися под
горбиками снега машинами. Юлия все чаще посматривала на меня искоса, а когда
остановил, не глуша мотор, возле ее подъезда, неожиданно предложила:
– Хотите кофе? Или чаю?.. Должна же как-то отблагодарить за
такую любезность.
Мне почудилось, что ее щеки чуточку порозовели.
– Ну да, – поддакнул охотно, – не на чай же
давать…
– Так как?
Пока не сказала что-нибудь еще, я сказал торопливо:
– С великой охотой!.. Обожаю чай на халяву! Русский же
я, в конце концов? Только припаркуюсь, хорошо?
Она улыбнулась, открыла дверцу.
– На всякий случай, – сказала она легким голосом,
однако я уловил нотки смущения, – номер квартиры – сто четыре.
Я проводил ее взглядом, медленно вывернул руль, Юлия
взбежала по ступенькам и сунула ключ в домофон. Мой опель осторожно пробирался
мимо снежных сугробов, но и дальше, дальше, дальше – такие же горбики,
некоторые вскоре засыплет снегом совсем, это «подснежники», другие откапывают
каждое утро, выползают на них на службу, а вечером скандалят, что кто-то занял
их место.
