Лифт поднялся без помех, на площадке уже трое крепких
мужчин, все спрятались за выступом, чтобы их не усмотрели в глазок. Охранник и
меня оттащил в сторону, в этих современных домах, как нарочито для налетчиков,
прямо на лестничной площадке настроены такие вот углы и ниши. Раньше я на такие
ворчал, а сейчас подумал, что вот и пригодились…
Охранник что-то сказал за моей спиной, на площадку вышла, к
моему изумлению, девушка в короткой белой шубке нараспашку, похожая на
Снегурочку, торопливо позвонила в квартиру с номером сто семнадцать. Выждала
всего пару секунд и позвонила снова: длинно, зло, не отрывая пальца от кнопки.
Сердце мое колотилось, как будто било в барабан войны, я
едва-едва услышал мужской голос из-за двери:
– Кто там?
– Не бойтесь, не «Гербалайф», – ответила девушка
раздраженно. – Вы что, перепились там все?.. Мою квартиру затопило!.. Даже
на кухне льет, а в ванной так вообще…
После минутного молчания дверь отворилась, хмурый голос
произнес:
– У нас сухо. Это у вас трубы прор…
Он охнул, девушка вбила его вовнутрь и ворвалась в комнату,
а следом бегом промчались парни в добротных куртках. Я поспешил следом, за
мной торопились подъехавшие на другом лифте Лысенко и Лукошин.
Когда я вбежал в комнату, за столом сидели сам Вадим и двое
из нашей партии, молодые ребята, ничем не выделяющиеся, я с трудом вспомнил их
имена: Валентин и Павел. На середине стола неизменная бутылка водки и три
граненых стакана, две пустые аккуратно прислонены к батарее, на столе живописно
расположились селедочные хвосты и разгрызенные головы. Тарелки вытерты
ломтиками хлеба, так гласит этикет прошлого века, знаем. Все трое подняли
головы, застыли, глядя в дула пистолетов.
Наши ребята не двигались, их дело – охранять меня, я
сделал шаг, концентрируя взгляды всех на себе. Правда, телохранители
по-прежнему следят за Игнатьевым и его командой, я сказал с болью:
– Ну, здравствуй, Вадим.
Он смотрел на меня с неприкрытой яростью.
– Не могу сказать то же самое.
– Да? Верно, я здравствую тебе вопреки. Но вот Белович
погиб.
Он мотнул головой.
– Я его не убивал. Вот помянуть решили, хороший был
парень.
– Я не о водке, кто убил?
– Несчастный случай.
– А ты ни при чем?
– Он не должен был идти на вашу квартиру, – сказал он
со злостью. Покосился на Валентина и Павла, те сидят рядом, не шевелились,
потом Павел вздохнул и как бы нечаянно уронил руку под стол. – Это ваша
квартира!.. Почему вы послали чужого человека? Доверие выказывали?
Он нервничал, на бледных щеках выступили красные пятна,
передвинулись на скулы. Глаза то опускал, то снова смотрел с вызовом. Смерти не
боится, это я чувствую, ему гадко, что убил друга, а задание не выполнил.
И так опозорился. Хотя, возможно, это было не задание…
– Ты сам придумал? – спросил я.
Он зло усмехнулся.
– Если бы и не сам, думаете, сказал бы? Нет, в самом деле
сам. Но это не значит, что тысячи патриотов сейчас не мастерят бомбы, не
подстерегают предателя с ножами, пистолетами, автоматами… а от выстрела из
снайперской тебя, жидовская морда, не спасут эти мордовороты!
Он говорил с такой яростью, что казалось, сейчас бросится на
меня и разорвет.
– Да будь я в самом деле жидом, – ответил я как можно
сдержанней, – но я действую в интересах России. А ты – китайский
агент или японский? Сам не знаешь. Только думаешь, что русский патриот, а на
самом деле работаешь на Восток…
Павел вздохнул, начал выдвигать руку из-под стола.
Я покосился на телохранителей, на него вроде бы не смотрят, но я ощутил,
что все замечают, контролируют, готовы. Игнатьев начал говорить чуть громче,
тоже заметил движение напарника, Павел выдернул руку с зажатой в ладони
рукоятью пистолета. Прогремели три выстрела, голова Павла превратилась в
окровавленную массу, откуда с силой хлынула кровь.
Игнатьев отшатнулся от безжизненного тела, глаза расширены,
кровью забрызгало, залило плечо. Он даже не попытался подхватить пистолет,
упавший ему прямо на колени. Я перевел дыхание, эти новые пули вместо
аккуратных дырочек пробивают целые туннели, разламывают кости. К тому же все
трое выстрелили в голову, профессионалы.
– Где сейчас Дятлов? – спросил я.
– И его хочешь? – спросил Игнатьев зло. – Не
выйдет.
– Следы ведут к нему, – сообщил я. Посмотрел на
Валентина. – Может, ты скажешь, где сейчас Дятлов?
Валентин вздрогнул, посмотрел на обвисшее тело Павла, снова
на меня.
– Н-не знаю, – пролепетал он. – Не знаю.
Лицо Игнатьева чуть расслабилось, он даже перевел дыхание.
Я покачал головой:
– Знаете оба. Ладно, здесь ты командуешь. Потому к тебе,
Вадим, вопрос еще раз: где Дятлов?
– Пошел ты, жидовский прихвостень!
– Ага, значит, уже не жид, а только прихвостень, –
сказал я. – Спасибо за повышение в звании… Или это понижение?
Я зашел чуть сбоку, вытащил пистолет, с горечью ощущая
в ладони его недобрую тяжесть, опустил ствол пистолета, чтобы ноги оказались на
линии огня. Игнатьев оскалил зубы и покачал головой. Я нажал на спусковую
скобу. Руку тряхнуло, а колено Игнатьева подбросило. Он вскрикнул, обеими
руками ухватился за место, куда ударила пуля. Между пальцев выступила темная
густая кровь, потекла красными струями по ноге. Валентин задрожал и смотрел на
меня умоляющими глазами, но сказать ничего не осмелился.
– Ты хуже чем жид, – прошипел Игнатьев сквозь
зубы. – Они враги, а ты – прихвостень, шабес-гой. Ты мельче и гаже…
– Мне разбираться некогда, – ответил я, – дурак ты
или китайско-японский шпион. Или засланный казачок из мусульманского мира.
Сейчас ты враг, следующая пуля – в лоб. Или между ног. Где Дятлов?
– Жидовский прихвостень, – сказал он. – Грязь, о
которую жидовня вытрет ноги, когда пойдет к мировому господству!
Ствол моего пистолета поднялся чуть выше. Грянул выстрел.
Вадим закричал, ладони соскользнули с залитого кровью колена и накрыли пах.
В колене пламенела дыра с темными краями. Толчками била кровь. Вроде бы в
костях и суставах крови нет, но у китайского шпиона или русского дурака есть.
– Скажешь?
– Да здравствует Россия! – прохрипел он. – Да
сгинут все жиды на свете…
Я поднял пистолет, спросил, не поворачивая головы:
– Согласны?
Дрожащий голос Лукошина проблеял за спиной:
– Да, но… лучше бы этого не видеть…
– Что скажут наши товарищи, – поддержал Лысенко
угрюмо. – Своих же соратников по партии…
