При моем прикосновении Вайрд вдруг резко открыл свои налитые кровью глаза, посмотрел на меня и спросил хрипло, но вполне осознанно:
— Что ты делаешь здесь, мальчишка?
— Что я делаю здесь? Я примчался сюда сломя голову. Мне показалось, что на тебя напала целая волчья стая.
— Акх, неужели я поднял такой шум? — извиняющимся тоном спросил старик. — Мне жаль, если я прервал твою охоту. Я… просто прочищал горло.
— Что ты делал? Да ты, должно быть, очистил весь этот хребет Альп от всех пастухов, дровосеков, всех…
— Я имею в виду… Я изо всех сил стремился отрыгнуть слизь или что там так долго переполняло мое горло.
— Иисусе, fráuja, — сказал я и слегка успокоился, когда услышал, что он вел себя так специально. — Ты чуть ли не стоял на голове. Должно быть, есть более простой способ прочистить горло. Где твоя фляжка? Вот, глотни из моей.
Вайрд тут же отшатнулся от меня и издал булькающий звук, словно снова собирался завыть: «Аргх-гх-гх!» — и изогнуться дугой. Но с видимым усилием он взял себя в руки и, тяжело дыша, произнес:
— Пожалуйста… не надо, мальчишка… не мучай меня…
— Я пытаюсь всего лишь помочь тебе, fráuja, — сказал я, поднося флягу ближе к его губам. — Глоток воды может…
— Аргх-ргх-ргх! — снова зарычал он, пытаясь удержаться и не изогнуться всем телом, но все-таки умудрился одной рукой отбросить мою руку в сторону. Когда Вайрд смог говорить, он яростно прорычал: — Будь осторожен… Что бы ты ни делал… держись подальше… от моего рта… моих зубов…
Я сел на землю, посмотрел на него с беспокойством и спросил:
— Что это значит? Андреас сказал мне, что ты голодал несколько суток, а вчера за целый день и сегодня ты ничего не съел и не выпил. Теперь ты отказываешься даже от свежей воды…
— Не произноси это слово! — попросил старик, вздрогнув, словно я ударил его. — Во имя сострадания, мальчишка… дай мне шкуру и разведи огонь. Теперь так рано темнеет… и я замерз…
В удивлении я оглядел ярко освещенную солнцем гору. Затем, сильно встревоженный, послушно достал шкуру, привязанную к его седлу, помог старику завернуться в нее, набрал сухого мха, веток и хвороста и развел костер неподалеку от того места, где он лежал. К тому времени, когда костер разгорелся, Вайрд спал и вовсю храпел. Я решил, что это добрый знак, поэтому постарался потихоньку удалиться и не разбудить его.
Я забрался на гору, туда, где оставил Велокса, и только было хотел отвязать его, как снова услышал этот хриплый, пронзительный, мощный крик auths-hana. Казалось, что все звери поблизости, кроме меня, определили, что завывание Вайрда исходило от ненастоящего волка, а потому вовсе не разбежались в страхе. Я снова приготовил стрелу и пошел в том направлении, где кричала птица. Следуя наставлениям Вайрда, я ждал, пока auths-hana снова закричит, и, перебегая от одного укрытия к другому — дереву, валуну, — прятался за ними, когда птица замолкала. Наконец я увидел ее, сидевшую на нижнем суку растущей поодаль сосны.
Еще раз подождав, пока птица — высоко задрав голову и распушив изогнутое полумесяцем оперение хвоста — издаст оглушающий ее саму крик, я быстро подбежал к ней как можно ближе. Я не мог позволить себе промахнуться, ведь Вайрд утверждал, что мясо глухаря очень вкусное, и я надеялся, что уговорю старика поесть. Моя стрела попала в цель, я выпустил ее так ловко, что auths-hana погиб, не успев издать до конца очередной пронзительный крик, и с шумом упал под дерево.
Это было весьма примечательное создание, так что я стоял и какое-то время восхищенно рассматривал мертвую птицу. Размером auths-hana был приблизительно с гуся, но его веерообразный хвост был похож на хвост тетерева, только больше. Когтистые лапы напоминали лапы juika-bloth, а голова смахивала на скифского монстра, которого называют грифом: желтый клюв кровожадного хищника и устрашающие красные надбровья. Оперение глухаря по большей части было черным, хотя и с бронзовым отливом и беловатыми пятнами; все оно сияло металлическим блеском и сверкало на солнце разными цветами: пурпурным, синим, зеленым.
Но долго любоваться на эту красоту было нельзя. Я ощипал птицу начисто, опасаясь, что она задеревенеет после смерти и ее перья будет трудно выдирать. Я отрубил глухарю голову и лапы, удалил внутренности и отскреб их в снегу, затем отнес свою добычу туда, где меня дожидался Велокс. Когда я подошел к костру, старик все еще спал, поэтому я просто опалил птицу на костре, затем подождал, когда солнце сядет, насадил ее на вертел и начал готовить над огнем.
Я сидел, время от времени подбрасывая в огонь хворост и переворачивая вертел, и прислушивался к храпу Вайрда. Постепенно наступила настоящая темнота. Я, должно быть, задремал сам, устав от напряженных событий дня, однако внезапно встревожился и проснулся, потому что храп прекратился. Насаженная на вертел птица весело шипела и потрескивала, а за ней, с другой стороны костра, — тревожный знак — два по-волчьи желтых глаза уставились на меня из темноты. Прежде чем я успел закричать или вскочить на ноги, Вайрд заговорил, и я понял, что старик сел и что глаза были его.
— Auths-hana даже пахнет восхитительно, не правда ли? Съешь его, мальчишка, прежде чем он превратится в угли.
Я никогда раньше не видел, чтобы глаза Вайрда так светились в темноте. Но я сказал только:
— Здесь достаточно, чтобы накормить четверых. Помоги мне управиться с ним, fráuja.
— Нет, нет, я не в силах проглотить ни кусочка. Возможно, сейчас я бы смог сделать глоток воды. В этот миг, по какой-то причине, мне не отвратительна мысль о ней.
Я передал ему над пламенем костра свою флягу, затем оторвал от птицы ногу и принялся с жадностью поедать ее. Честно говоря, на этот раз я намеренно позабыл о хороших манерах: ел, издавая громкое причмокивание и чавканье, надеясь, что хоть это вызовет у Вайрда аппетит. Но добился лишь того, что старик наклонил мою флягу ко рту, причем сделал это очень осторожно.
— Ты был прав, fráuja, — сказал я с энтузиазмом. — Auths-hana и впрямь самая вкусная птица, которую я когда-либо пробовал. Поскольку глухарь питается черникой, это придает его мясу кисло-сладкий вкус. Съешь немного. Вот. Кусочек нежной грудки.
— Не хочу, — снова отказался он. — Но я все-таки умудрился влить немного воды в свою глотку. Она не встала мне попрек горла и не вылилась наружу. И слушай! Я могу даже произносить слово «вода», не задыхаясь при этом. Должно быть, мне становится лучше. — Вайрд посмотрел на флягу с таким благоговением, словно внутри было редкое дорогое вино, и произнес несколько раз: — Вода. Вода. Видишь? Вода. И ничего страшного при этом со мной не происходит. Ты когда-нибудь читал поэму Вергилия «Георгики», мальчишка?
Захваченный врасплох и, разумеется, страшно удивленный тем, что старый охотник знаком с творчеством античного поэта, я признался:
— Да. Вергилия любили читать в аббатстве Святого Дамиана.
— Ясно, ты познакомился с поэмой в переводе, а стало быть, толком не знаешь ее. В оригинале, где-то во второй книге, Вергилий сперва упоминал в своих стихах город Нола. Но спустя какое-то время ему случилось проходить через этот город, и он попросил у кого-то воды. Видишь? Я с легкостью могу произносить это слово: вода. В любом случае тот горожанин грубо отказал ему. Поэтому-то Вергилий переписал свои стихи и вычеркнул название Нола. Вместо этого он вставил ora
[145] — просто для того, чтобы сохранить метрику стиха. Бьюсь об заклад, что жалкий, жадный, маленький городишко Нола, где живут такие жадины, больше никогда не упоминался в литературе ни одним автором.
