Может быть, наш суверен заметит, что, бесстыдно выставив на осмеяние викария Вашего Величества, это существо тем самым также подвергает насмешкам и самого всемогущего государя, причем делает это умышленно. Очень надеюсь, что хотя бы после этого Ваше Величество соблаговолит отказаться от услуг сего никчемного старого дикаря, чье нежелательное присутствие и нездоровые откровения мы терпим уже более полутора лет.
Мы приносим глубочайшие извинения по поводу краткости, равно как, возможно, и некоторой резкости и сумбурности этого послания, однако надеемся, что наше искреннее и глубокое огорчение послужит тому в глазах Вашего Величества достаточным извинением. Пусть же сияние благодати и добродетели, исходящей от Вашего Лучезарного Величества, продолжит и впредь освещать наш грешный мир, о чем неустанно молит Всевышнего верный (хотя и оступившийся) капеллан Вашего Священного Императорского Католического Величества
Хуан де Сумаррага (в чем и подписывается собственноручно).
Аййо! Его преосвященство столь долгое время совершенно не интересовался моим рассказом, а теперь вновь соблаговолил к нам присоединиться. Осмелюсь предположить, что знаю причину. Речь сегодня пойдет об этих новоприбывших богах, а боги — это ведь как раз то, что в первую очередь должно заинтересовать служителя Церкви. Для меня, господин епископ, ваше присутствие большая честь, и, чтобы не занимать слишком много драгоценного времени вашего преосвященства, я ускорю свой рассказ о встрече с этими богами. Позволю себе лишь слегка отклониться от темы, упомянув о случившейся по дороге встрече с особой вроде бы малозначительной, но которую, как оказалось впоследствии, не стоило недооценивать.
Я покинул Теночтитлан уже на следующий день после моего возвращения туда, и покинул его с помпой. Поскольку наводящая страх дымящаяся звезда не была видна в дневное время, улицы заполонили толпы зевак, глазевших на мое торжественное отбытие.
На мне был шлем со свирепым клювом, отделанные оперением доспехи благородного воителя-Орла, а в руке щит с символами моего имени. Однако сразу по пересечении дамбы я доверил все эти регалии рабу, который уже нес мой флаг, а сам надел одежду попроще, поудобнее и более подходящую для путешествия. Впоследствии я облачался в свой пышный наряд, лишь приближаясь к более или менее значительному населенному пункту, когда хотел произвести впечатление на местного правителя.
Юй-тлатоани предоставил мне позолоченные, инкрустированные самоцветами носилки, на которых меня несли, когда я уставал от ходьбы, и еще одни, полные даров, каковые предстояло преподнести богам. Если, конечно, они окажутся богами и в этом случае не погнушаются подобными подношениями. Помимо носильщиков, которые несли не только носилки, но и необходимый запас провизии, меня сопровождал внушительный отряд самых крепких и рослых, весьма грозно выглядевших придворных стражников, великолепно вооруженных и снаряженных.
Вряд ли мне стоит пояснять, что никакие разбойники или грабители не представляли для такой процессии ни малейшей угрозы, равно как и описывать почет и гостеприимство, с какими нас принимали, привечали и угощали во всех расположенных вдоль нашего пути поселениях. Я расскажу только о том, что случилось, когда мы остановились на ночь в торговом городишке Коацакоалькосе, стоявшем на северном побережье узенького перешейка между двумя большими морями.
Мы прибыли туда перед самым закатом и потому не направились прямо в центр, чтобы нас разместили как почетных гостей, а просто разбили лагерь в поле, где точно так же останавливались и другие припозднившиеся путники. Рядом с нами расположился на ночлег караван работорговца, который вел на рынок изрядное количество мужчин, женщин и детей. После того как наша компания поужинала, я заглянул в лагерь рабов, отчасти надеясь найти замену своему покойному слуге Звездному Певцу и полагая, что смогу выгадать, если куплю одного из мужчин прямо сейчас, а не завтра, когда их выставят на торги на городском рынке.
Почтека сказал мне, что набрал свое человеческое стадо, приобретая по одному-два человека на материке у таких племен ольмеков, как коатликамаки и капильки. Его рабы мужского пола были связкой в буквальном смысле этого слова, ибо все они передвигались, отдыхали, ели и даже спали, связанные длинной веревкой, пропущенной через проткнутые носовые перегородки. Женщины и девочки, однако, передвигались свободно, занимаясь работой по обустройству лагеря: разведением костров, приготовлением пищи, принесением воды, сбором валежника и тому подобным. Когда я праздно прогуливался, присматриваясь к товару, одна молоденькая девушка с кувшином и тыквенным черпаком робко подошла ко мне и нежным голоском спросила:
— Не угодно ли благородному воителю-Орлу освежиться прохладной водой? На дальней стороне поля есть чистая река, текущая к морю, и я набрала воды достаточно давно, чтобы вся взвесь осела.
Попивая воду маленькими глоточками, я поверх тыквы рассматривал девушку. Она явно происходила из глухомани: невысокая, худенькая, не очень чистая, одетая в грубый, длиной до колен балахон из мешковины. Но черты ее лица были не слишком грубыми, а кожа — не слишком темной, так что в известном смысле ее можно было даже назвать хорошенькой. В отличие от подавляющего большинства своих соплеменниц она не жевала циктли и, очевидно, оказалась не настолько невежественной, как можно было ожидать.
— Ты обратилась ко мне на науатль, — сказал я. — Где ты научилась на нем говорить?
— Когда тебя без конца продают и покупают, — печально ответила девушка, — поневоле выучишь разные языки. Приходится перебираться с места на место, а это дает своего рода образование. Языком моего детства, мой господин, был коатликамак, но потом я выучила несколько диалектов майя и торговый язык науатль.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Ке-Малинали, мой господин.
— Первая Травка? Но ведь это лишь календарная дата, а значит, только половина имени.
— Да! — Она трагически вздохнула. — Даже дети, родившиеся от рабов, получают, когда им исполняется семь лет, личное имя, но мне его так и не дали. Я хуже рабыни, рожденной от рабов, господин благородный воитель. Я сирота от рождения.
И она объяснила, что ее мать, проститутка из племени коатликамаков, забеременела от кого-то из многочисленных пользовавшихся ею мужчин. Она родила дитя в поле, с той же легкостью, с какой облегчила бы желудок, и оставила новорожденную на земле, как оставила бы там и свои испражнения. Какая-то другая женщина, менее бессердечная, а может быть, просто бездетная, нашла брошенную малютку прежде, чем та погибла, отнесла ее домой и выходила.
— Но кто была эта добрая спасительница, я уже не помню, — промолвила Ке-Малинали. — Я была еще ребенком, когда она продала меня… чтобы купить маиса… и с тех пор я постоянно перехожу от одного хозяина к другому. — Все это девушка рассказала мне с видом человека, много страдавшего, но умеющего терпеть невзгоды. — Я только и знаю, что родилась в день Первой Травы в год Пятого Дома.
