Я специально захватил с собой дешевый кулончик с жадеитом, который ей и подарил. Женщина протянула мне руку, прося помочь ей выбраться из окна (муж этой шалуньи, пьяный, валялся в соседней комнате), и мы с ней на полную катушку насладились друг другом. Я при этом не только удостоверился, что по-прежнему способен желать и удовлетворять женщину, но и пришел к выводу, что искушенная и темпераментная женщина все же гораздо соблазнительнее любого мальчика.
После того случая нам с Коцатлем много раз доводилось заночевать в одной постели – и на бивуаках, там это было лучшим способом согреться; и на деревенских постоялых дворах, где не было лишних комнат, – но в плотские отношения с ним я вступал нечасто, лишь в тех случаях, о которых упоминал Пожиратель Крови. Сам Коцатль придумывал разнообразные способы доставлять мне большее удовольствие, вероятно, ему и самому надоедало быть пассивным участником. Но я не стану рассказывать об этом подробно, тем паче что со временем мы с ним и вовсе перестали заниматься подобными вещами, а вот верными друзьями оставались на протяжении всей его жизни, пока он однажды не решил положить ей конец.
* * *
Стоял сухой сезон: мягкие, теплые дни и свежие, прохладные ночи. Так что погода была самой подходящей для путешествия, хотя по мере того, как мы продвигались дальше на юг, ночи становились все теплее. Теперь мы уже спали на свежем воздухе, не укрываясь одеялами, а в полдень становилось настолько жарко, что мы, будь у нас такая возможность, с удовольствием маршировали бы нагишом.
Haш путь пролегал по чудесной местности. Порой мы просыпались на лугу, полном цветов, на лепестках которых еще поблескивала утренняя роса, так что казалось, будто все поле усеяно мерцающими драгоценностями. Иной раз цветы поражали своим разнообразием, но бывало и наоборот: огромное пространство занимали совершенно одинаковые, покачивавшиеся на высоченных стеблях желтые венчики, весь день поворачивавшиеся следом за солнцем.
Мы поднимались рано и покрывали к полудню большие расстояния, пересекая самую разнообразную местность. Нам случалось идти через лес настолько густой, что пышная листва не давала возможности расти подлеску: под пологом ветвей расстилался ковер из мягкой травы, словно бы посаженной заботливым садовником. Бывало, что мы брели по прохладным морям перистого папоротника или, не видя друг друга, пробирались сквозь заросли зеленого тростника, а то и серебристой травы выше человеческого роста. Иногда мы взбирались на гору, откуда открывался вид на другие вершины: с близкого расстояния они выглядели зелеными, а издали казались утопающими в сизо-голубой дымке.
Того, кто шел во главе колонны, порой поражали неожиданные проявления таившейся вокруг жизни. То из-под ног выскакивал и пускался наутек затаившийся под корягой кролик, то, с шумом хлопая крыльями, взмывал в воздух фазан, а то выпархивал целый выводок перепелов или голубей. Не раз и не два с нашей дороги убегала голенастая птица-скороход, неуклюже уползал броненосец или ускользала прыткая ящерица. Правда, чем дальше мы продвигались на юг, тем чаще вместо обычных ящериц нам попадались игуаны – огромные, длиной чуть ли не в рост Коцатля, покрытые бородавками, с гребнем вдоль хребта, окрашенные в самые яркие цвета: красный, зеленый и пурпурный.
Почти все время над нашими головами бесшумно описывал круги ястреб, терпеливо высматривавший добычу – тех самых мелких птичек или зверушек, которые выскакивали из-под наших ног, или реял стервятник, дожидавшийся возможности поживиться отбросами человеческой пищи. Лесные белки-летяги планировали с ветки на ветку: казалось, они способны парить, как ястребы, но в отличие от последних сердито цокали. И в лесу, и на лугах – повсюду вокруг нас порхали, а порой и зависали рядом в воздухе яркие длиннохвостые попугаи и похожие на самоцветы колибри, мохнатые черные пчелы и множество бабочек самых причудливых расцветок.
Аййо, сочные краски лета были повсюду, особенно же яркими и насыщенными становились они под полуденным солнцем: в эту пору леса и поля уподоблялись открытым сундукам со сверкающими драгоценностями, самоцветами и теми металлами, которые в равной степени ценят и люди, и боги. Солнце вспыхивало в бирюзовом небе подобно круглому щиту из чеканного золота, и его лучи превращали обычные булыжники и гальку в топазы, гиацинты или опалы, которые у нас называют огненными камнями, в серебро и аметисты, в зеркальный камень тецкатль, в жемчуг (он хоть и похож на камень, но на самом деле представляет собой сердцевину раковины) или в янтарь, который также является вовсе не камнем, а застывшей древесной смолой. Зелень деревьев вокруг нас преображалась в изумруды, нефриты и жадеит. И поэтому, проходя через лес, где солнечный свет пробивался сквозь изумрудную листву, мы невольно ступали бережно и осторожно, чтобы не повредить драгоценные золотистые диски, тарелки и блюдца.
С наступлением сумерек цвета постепенно утрачивали яркость. Жаркие краски остывали и тускнели: даже пурпур и бронза становились сперва голубыми, а потом и серыми. Одновременно из низин и оврагов начинал подниматься белесый туман, уплотнявшийся вокруг до тех пор, пока его отдельные клубы не сливались в клочковатое, окутывавшее нас со всех сторон одеяло. Летучие мыши и ночные птицы начинали метаться вокруг, хватая на лету невидимых насекомых и непостижимым образом ухитряясь не сталкиваться ни с нами, ни с ветвями деревьев, ни друг с другом. И даже когда наступала полная темнота, мы все равно продолжали ощущать красоту местности, хоть и не могли ее видеть. Каждый вечер мы ложились спать, вдыхая головокружительные ароматы белых, словно луна, цветов, раскрывавших свои лепестки и испускавших нежное благоухание только по ночам.
Если конец дневного перехода совпадал с нашим прибытием в какое-нибудь поселение тья-нья, мы проводили ночь под крышей и в четырех стенах. Причем в населенных пунктах побольше стены эти, как правило, были бревенчатыми или сложенными из необожженного кирпича, тогда как в мелких деревушках нам приходилось довольствоваться тростниковыми хижинами с соломенной кровлей. За плату всегда можно было раздобыть приличные продукты (изредка даже какие-нибудь местные деликатесы) и нанять женщин, чтобы самим не утруждаться готовкой. Удавалось разжиться и горячей водой, а иногда и попариться в чьей-нибудь домашней парной. В достаточно больших поселениях мы с Пожирателем Крови за пустяковую плату получали по женщине, а иногда обеспечивали рабыней и наших людей (те пользовались ею по очереди).
Но довольно часто ночная тьма заставала нас в безлюдной местности, вдалеке от населенных пунктов. Хотя все мы к тому времени уже привыкли спать на земле и перестали бояться окружающей неприглядной пустоты, в таких ночевках все равно было мало радости. Наш ужин, случалось, состоял из одних бобов и атоли, а пили мы одну только воду, но это была ерунда по сравнению с невозможностью как следует помыться. Приходилось ложиться спать, покрытым коростой грязи и пота, да еще всю ночь чесаться из-за укусов насекомых. Хорошо еще, изредка удавалось остановиться на ночлег рядом с речкой или прудом и худо-бедно ополоснуться хотя бы в холодной воде. Ну а наши дорожные трапезы порой разнообразило мясо вепря или иного дикого зверя, добытого, понятное дело, Пожирателем Крови.
