Под приветливо-оживленный, но негромкий гул голосов (я не мог разобрать почти ничего из того, что говорилось вокруг) нас сквозь впечатляющие дворцовые ворота из стволов могучих кедров провели на террасу из кедровых плит, а потом через широкую дверь по короткому коридору – в зал приемов Йокуингаре. Этот зал, высотой в два этажа, напоминал размерами внутренний двор дворца Ауицотля, с тем только отличием, что у него имелась крыша. Лестницы по обе стороны зала вели к опоясывавшей его внутренней галерее, на которую выходили двери второго этажа. Ундакуари сидел на троне, представлявшем собой лишь невысокое кресло, но дорожка, ведущая от входа к трону, оказалась необыкновенно длинной: это явно было сделано для того, чтобы заставить каждого вошедшего почувствовать себя просителем.
Огромный зал заполняло множество нарядно одетых мужчин и женщин, которые расступились, освобождая нам проход. Пока мы – впереди я, за мной Цьянья и, наконец, Женщина-Пара – медленно шествовали к трону, я через топаз как следует рассмотрел Йокуингаре. До этого я видел его лишь один раз – издалека, на освящении Великой Пирамиды, так что толком не разглядел. Он был стар уже тогда, а теперь иссох и сморщился так, что, казалось, дунь – и рассыплется. К тому же правитель облысел, что, возможно, и стало причиной распространившегося в Мичоакане обычая бриться наголо. Зубов у него осталось не больше, чем волос, то есть не осталось вовсе, а голос Йокуингаре, когда он произнес приветствие, прозвучал слабым шорохом, напоминавшим звук сухих семян в стручке, если его потрясти. Хотя неуклюжие тупые сестрички успели мне основательно поднадоесть, я почувствовал укол совести оттого, что отдаю девушек в скрюченные паучьи лапы этого сморчка.
Я вручил правителю письмо Ауицотля, но ундакуари, передав его своему старшему сыну, весьма недовольным тоном повелел зачитать послание вслух. В моем представлении принц обязательно должен быть юношей или молодым мужчиной, но здешний наследный принц Цимцичу, отпусти он волосы, оказался бы совершенно седым. И этому пожилому человеку отец отдавал приказы, словно мальчику, еще не носящему под накидкой набедренной повязки.
– Подарок мне, а? – прокаркал отец, когда сын закончил читать письмо на поре. При этом в поле зрения его подслеповатых глазок попала не Женщина-Пара, а Цьянья. – Диковинка? Эта? Ну-ну... посмотрим. Сбрить все, оставив только эту белую прядь.
Цьянья, перепугавшись, отпрянула, я же, напротив, поспешил указать на Женщину-Пару и сказал:
– Владыка Йокуингаре, вот подарок.
Я поставил близнецов прямо перед троном и разорвал их общее пурпурное одеяние от шеи до подола. Собравшаяся толпа ахнула – сначала оттого, что я испортил столь дорогую ткань, а потом еще громче – от того, что предстало их взорам, когда одеяние упало на пол и сестры остались обнаженными.
– Пернатые яйца Курикаури! – выдохнул старик.
Этим именем в Мичоакане называли Кецалькоатля. Он продолжал бормотать что-то еще, но его голос потонул в изумленном гомоне придворных. Зато я заметил, что по подбородку правителя потекла слюна. Подарок явно пришелся ему по вкусу.
Все присутствующие, включая нескольких дряхлых старушенций, жен и наложниц ундакуари, толкаясь и отпихивая друг друга, устремились вперед, чтобы рассмотреть Женщину-Пару поближе. Некоторые, причем не одни мужчины, но и женщины тоже, протягивали руки, чтобы не только посмотреть, но и пощупать невиданную диковинку. Когда наконец всеобщее нездоровое любопытство улеглось, Йокуингаре хрипло приказал всем, кроме его самого, нас, наследника и нескольких невозмутимых стражников, расставленных по углам зала, уйти.
– А теперь приступим к угощению, – прошамкал старик, потирая сухие ручонки. – Нужно постараться принять гостей на славу, а?
Принц Цимцичу передал распоряжение одному из стражников, тот удалился, и очень скоро в зале появились слуги. Пока они расстилали скатерть, Цьянья накинула на близнецов порванное платье, и мы вшестером расселись вокруг. Как я понял, наследнику редко разрешалось вкушать трапезу вместе с отцом, но он бегло изъяснялся на науатлъ, а у нас обоих, и у меня, и у его отца, хотя мы в основном и понимали друг друга, время от времени все же возникала нужда в переводчике. Тем временем Цьянья помогала кормить Женщину-Пару с ложки: вообще-то сестрички имели обыкновение есть пальцами даже шоколадную пенку и жевать с открытым ртом, что производило не самое приятное впечатление. Правда, застольные манеры самого старика были ненамного лучше. Когда всем нам подали восхитительную белую рыбу – сига, который водится только в озере Пацкуаро, правитель, беззубо ухмыльнувшись, сказал:
– Ешьте, гости дорогие, угощайтесь. Сам-то я теперь могу лишь пить молоко.
– Молоко? – вежливо переспросила Цьянья, уточнив: – Ты пьешь молоко оленихи, мой господин?
И тут ее похожие на крылышки брови удивленно поползли вверх: вошедшая в зал рослая, дородная и совершенно лысая женщина опустилась на колени рядом с ундакуари, задрала блузу и предъявила ему очень большую грудь, которую запросто можно было бы спутать с ее безволосой головой. И всю оставшуюся часть трапезы Йокуингаре, если не задавал вопросы, касающиеся Женщины-Пары, с чмоканьем прикладывался по очереди к гигантским соскам.
Цьянья и принц, старавшиеся не смотреть в сторону старика, вынуждены были отодвинуть свои золоченые и покрытые глазурью тарелки, ибо кусок не лез им в горло. Близнецы, которых это зрелище совершенно не трогало, ели с аппетитом, да и я тоже угощался от души, ибо меня не столько занимали манеры Йокуингаре, сколько один находящийся при нем предмет. Еще войдя в зал, я обратил внимание на копья стражников, наконечники которых были изготовлены из металла, похожего на медь, но более темного оттенка. А потом приметил, что в ременных петлях на поясах правителя и его сына висят кинжалы из такого же материала.
Между тем старик обратился ко мне с долгой путаной речью, суть которой сводилась к тому, нельзя ли как-нибудь раздобыть для него еще одну такую же сросшуюся пару, но только мужского пола. И тут Цьянья, словно ей наскучила эта тема, спросила:
– А что это за восхитительный напиток?
Принц, явно обрадованный этим вмешательством, подался вперед через скатерть и объяснил гостье, что это чапари, продукт брожения пчелиного меда, напиток весьма крепкий, так что с непривычки лучше на него не налегать.
– Как замечательно! – воскликнула моя жена, осушив лакированную чашу. – Но если мед так пьянит, то почему же пчелы никогда не бывают пьяные? – Она икнула и умолкла, видимо, задумавшись о пчелах. Во всяком случае, когда ундакуари попытался возобновить свои дурацкие расспросы, Цьянья громко сказала: – А может, пчелы и пьяные. Откуда нам знать?
С этими словами она наполнила свою и мою чаши, расплескав немного напитка через край.
Старик вздохнул, причмокнув, отсосал еще глоток молока из обслюнявленной груди и громким шлепком дал женщине знать, что эта непристойная трапеза закончена. Мы с Цьяньей поспешно выпили по второй чашке чапари.
– Пора, – заявил Йокуингаре, шамкая так, что его нос и подбородок несколько раз столкнулись.
