Вопросы громоздились один на другой безответно и беспросветно.
И если бы не Ксюша… Ксюша заслонила его от пули!..
Стоп! Может, это именно на неё совершалось покушение?
Глупость какая!.. Неужели женщина-журналистка насобирала столько грехов, тянущих на негласный смертный приговор?
Значит – он, капитан Рожнов? Кому он перебежал дорогу, и необходимо было убрать свидетеля?
И что же всё-таки в этой долбаной стране делается – никуда не ступить, не проехать, всюду либо менты, либо мафия, либо чеченцы, либо чужие, либо киллеры… Каждой твари по паре, и все страдают непереносимой, невыразимой любовью к ближнему.
И вдруг, как иллюстрация к жизни в посткоммунистической России откуда-то из-под пространства прозвучал чистый голос Ксении:
– Не люби, не люби, не люби меня, милый…
Родион съёжился и оглянулся. Но в тесном ментовском «козлике» можно было увидеть только решётки на окнах и невозмутимый затылок шофёра.
Милицейская машина свернула в Грохольский переулок и затормозила возле приёмного отделения. Дальше Рожнов отправился сам и вскоре узнал, что операция закончилась успешно, что Ксения – в реанимационной палате. Врач, проводивший операцию, был ещё на месте и через несколько минут вышел в коридор.
– Вы родственник раненой? – первым делом спросил доктор.
– Да…, – неуверенно ответил Родион.
– Так родственник или нет?
– Я – муж Ксении. Что с ней?
– Муж? Это меняет дело, – доктор внимательно смотрел на Родиона. – С ней пока что всё терпимо. Вы в момент выстрела были вместе?
– Конечно, – кивнул капитан. – Стреляли, собственно, не в неё. Ксюша закрыла меня своим телом. Пуля попала ей в грудь… дальше я всё помню сумбурно…
– А что милиция говорит?
– «Разборка полётов» не состоялась, потому что я ничего толкового сказать не могу, они тоже… Завели дело, сюда меня подвезли – вот пока всё, что мне известно.
– Вы случайно мистикой не увлекаетесь? – неожиданно задал вопрос доктор. – С эзотерикой не знакомы? Или, скажем, с шаманизмом?
– Зачем? – не понял Рожнов. – Я офицер. Капитан. И никакой мистикой, шаманизмом, колдовством и прочей белибердой не занимался. Понятия не имею.
– Вы так считаете? – доктор как-то странно посмотрел на офицера. – Знаете, чем в вас стреляли?
Он вытащил из кармана халата маленькую коробочку, повертел её в руках и, наконец, осторожно открыл крышку. Там лежала блестящая пуля. «Девять граммов в сердце…», как поётся в одной песне. Ничего в этом кусочке металла необыкновенного не было, разве что блеск придавал ей какую-то необычность, и для девяти грамм она была довольно большой. Она походила, скорее всего, на охотничий жакан.
– В вас стреляли серебряной пулей, – доктор внимательно следил за реакцией собеседника. – Подобными пулями испокон веков стреляли только в определённых людей. То есть…
Доктор на минуту замялся, подбирая, видимо, более мягкие слова для объяснения. Но Родион догадался, кое-что о вампирах, вурдалаках, упырях, оборотнях и прочей нечисти он всё-таки слышал. В нечисть положено было стрелять только серебряной пулей, либо пригвоздить осиновым колом.
– То есть, – подхватил Родион, – вы можете сказать, что стреляли в нелюдя?.. Предположение, конечно, довольно смелое!
– Бросьте ерунду пороть! – досадливо отмахнулся врач. – Дело совсем не в вас, а в покушавшихся. Они, похоже, верят во всякую чертовщину. Поэтому и припасли серебряную пулю, да ещё и весом в двадцать граммов. Не мешало бы об этом следователю сообщить. Хотя…
– Хотя, – перебил Рожнов. – Для любого следователя это не аргумент, а, скорее всего, довесок к совершённому покушению. Не примет он такое во внимание.
Даже в дело не внесёт. Это я вам, как «сапог», говорю, потому что всю жизнь – в армии и всякого навидался.
– Прекрасно, – удовлетворённо кивнул доктор. – Вы чётко отдаёте себе отчёт, что такие убийства абы кто совершать не будет. Дело, на мой взгляд, серьёзное, хотя и нельзя его назвать неразрешимым.
– Согласен.
– Вот и славно, – обрадовался доктор. – Сейчас здесь вам всё равно делать нечего. Приезжайте утром. Я буду ждать вас и сообщу, как дела у нашей подстреленной. А вам советую съездить к одному человеку, который владеет всякой информацией по поводу таких вот убийств. Это мой близкий родственник Анатолий Силыч.
– Анатолий Силыч?.. Но… сейчас ночь. Ведь не ехать же к нему ночью?
– Почему нет? – глаза доктора задорно блеснули. – Он уже ждёт.
– Меня? – ахнул Родион.
Доктор внимательно посмотрел на Родиона:
– Это мой двоюродный брат. И я, увидев серебряную пулю, сразу ему позвонил. Он сейчас в нетерпении, жаждет побеседовать лично с вами. К тому же, я на дежурстве. А вы до утра свободны. Так что вот ключи от моей машины, вот адрес, и чтоб через две секунды я вас больше не видел.
– Так вы тоже Силыч? – не утерпел Рожнов.
– Нет. Мы чуток помельче – Яншин Дмитрий Викторович. Годится?
– Вполне, – согласился Родион, забирая ключи и клочок бумаги с адресом. – Утром мне во сколько быть здесь?
– Жду вас к восьми. Всего доброго.
Глава 10
Сонная Москва кидалась под колёса «Жигулёнка» лентой Садового кольца и Кутузовского проспекта, постепенно переходящего в Можайское шоссе. На трассе в ночной час было пусто. Даже всегда запруженная Рублёвка порадовала свободой. Рядом с ней и находилась улица Ельнинская. Свернув с Рублёвки около метро «Молодёжная», капитан быстро отыскал нужный поворот и помчался по ночной неширокой улице к дому четырнадцать. Большинство «исторических строений» были в этих местах достопамятными «хрущёбами», но, ежели Лужков свои Кунцевские лужки пока не перестраивает, значит, ещё не все памятники и не всем Петрам в столице воздвигнуты.
Квартира сорок девять обнаружилась на третьем этаже. Её Родион вычислил ещё с улицы по ярким, приветливо ждущим гостей окнам. Правда, не одна эта квартира ещё не спала, но сорок девятую капитан угадал сразу.
На пороге гостя встретил плотный крепкий мужчина, одетый только в короткие, но широкие джинсы. Такие «кальсоны», а-ля-Джинс, были сейчас модны, особенно среди молодёжи. Анатолий Силыч по виду никак не относился к поколению недорослей, но, может быть, он в душе был молод? Хозяин пригласил гостя в комнату сразу, так как в хрущёбских прихожих развернуться было практически невозможно. Разве что при очень большом желании. Но раньше в таких квартирах, то есть на кухнях таких квартир, молодость оставили Окуджава, Высоцкий, Галич, Визбор… Много их было, а будут ли ещё в американизированной Москве?
Хотелось верить, что будут. Ведь Россия всегда славилась великолепными умами и удивительными талантами. Только с правителями со времён исторического материализма становится всё хуже и хуже. Достаточно вспомнить, как последний Генеральный Секретарь Михаил Меченый подписал договор о повсеместном разоружении, подсунутый Бушем Старшим на Мальте. Этот договор, по сути, был настоящей капитуляцией, поскольку американские архантропы разоружаться вовсе не думали, а вот за Россией следили в четыре глаза. За ним последовал Первый Президент, не расстающийся со стаканом спиртного. А его последыш, не успев прийти к власти, первым делом узаконил «законную» продажу ресурсов страны заинтересованному Западу. Но, может, и о нём на небесах позаботятся. Недаром царствование нового Президента ознаменовалось потопленной атомной подводной лодкой и пожаром Останкинской телебашни. Известно ведь, что ничего случайного не случается. Вспомнили о русичах на небесах. Остаётся только ждать: вот приедет барин, барин нам поможет.
