— Допрашивая меня, — резко оборвала она, — вы причиняете боль лишь себе. Хотите, чтобы я служила вам, служа диктатору Франции!
— Тереза, мы должны стать друзьями Робеспьера! У него власть! Он правит Францией! Тогда как я…
— А! — горячо воскликнула она. — Вот тут вы и ваши трусливые приятели ошибаются! Вы утверждаете, что Робеспьер правит Францией. Это неправда. Правит не Робеспьер-человек, правит его имя! Имя Робеспьера стало фетишем. Предметом обожествления! Перед ним склоняются все головы. Исчезает всякое мужество. Оно правит страхом, который возбуждает в рабах, живущих под постоянной угрозой смерти! Поверьте, правит не Робеспьер, а гильотина, которая ждет всякого, кто смеет возвысить против него голос. И все мы беспомощны: вы и я и наши друзья. И все остальные, которые жаждут увидеть конец эры кровопролития и мести. Приходится делать так, как велит он: нагромождать преступление на преступление, резню на резню и выносить весь этот ужас, пока сам он стоит в стороне, во мраке и одиночестве. Он мозг, который ведет всех по опасному пути, а вы всего лишь руки, которые наносят удары. О, какое унижение! И будь вы мужчинами, а не марионетками…
— Замолчи, Тереза, во имя всего святого, — властно перебил Тальен, тщетно пытавшийся успокоить невесту, так и бурлившую презрением и неприязнью. Но тут его уши, которые обрели необычайную чувствительность к вечно присутствующей опасности, уловили звук, донесшийся из прихожей: звук, заставивший его содрогнуться. Шаги, стук открытой двери, голос…
— Тише! — взмолился он. — В нынешние времена все стены имеют уши.
Тереза издала резкий, возбужденный смешок.
— Вы правы, друг мой, — выдохнула она. — Какое мне дело, в конце концов? И какое нам обоим дело, пока наши головы благополучно сидят на шеях? Но я не продам Бертрана. В противном случае я буду себя презирать, а вас — ненавидеть. Так что скажите побыстрее, чем иным я могу умилостивить чудовище?
— Он сам скажет вам, — поспешно пробормотал Тальен, поскольку шум в вестибюле стал громче и отчетливее. — Вот и они. И ради всего святого, Тереза. Помните, что наши жизни — в их руках.
Глава 10
Мрачный идол, обожаемый миром
Тереза, как настоящая женщина, была искусной актрисой. В то время как Тальен ретировался в темный угол комнаты, тщетно пытаясь скрыть волнение, она, безмятежная и прекрасная, поднялась, чтобы приветствовать гостей.
Пепита только что впустила в гостиную госпожи компанию, состоявшую из двух вполне здоровых мужчин и инвалида. Среди вошедших был Сен-Жюст, одна из самых романтических фигур времен Революции, конфидант и близкий друг Робеспьера, кузен Армана Сен-Жюста и прелестной Маргариты, вышедшей замуж за надменного английского лорда, сэра Перси Блейкни. Вторым был Шовелен, когда-то один из самых влиятельных членов Комитета общественного спасения, а теперь не более чем прихлебатель в кружке друзей Робеспьера. Ничтожество, которого Тальен и его коллеги не считали достойным своего общества. Инвалидом был Кутон, почти жалкий в своей беспомощности человек, замешанный тем не менее во многих преступлениях. Друзья водрузили его на стул и накрыли ноги ковриком. Кресло, в котором он проводил большую часть жизни, было оставлено внизу, у каморки консьержа. Сент-Жюст и Шовелен донесли его по лестнице до квартиры гражданки Кабаррюс.
Почти следом за ними вошел Робеспьер.
Боже! Если бы гром небесный обрушился с небес в ночь на двадцать шестое апреля 1794 года и уничтожил дом номер 22 по улице Вильедо со всеми, кто находился в нем, как много преступлений было бы предотвращено, сколько несчастий не случилось бы!
Но к сожалению, гром небесный так и не прогремел. Четверо мужчин, проведших ночь и раннее утро в убогой квартирке, занимаемой прелестной Кабаррюс, по милости непознанного провидения сумели без помех обсудить свои нечестивые дела.
Вообще-то говоря, обсуждения не было. Один человек главенствовал над маленьким собранием, хотя по большей части молчал, очевидно, поглощенный собственными мыслями. Мгновениями он даже дремал, что было его неизменной тактикой в последнее время. Он сидел в высоком кресле, чопорно вытянувшись и почти не шевелясь. Безупречно одетый в синий фрак и белые панталоны, с белым жабо у горла и кружевными манжетами, со стянутыми черной шелковой лентой волосами, отполированными ногтями и в тщательно начищенных туфлях, он представлял контраст своим современникам, исповедующим революционные идеалы.
Сен-Жюст, с другой стороны — молодой, красивый, блестящий оратор и убежденный революционер, — был только рад показать свое отточенное красноречие. Он и выступал рупором идей великого человека, был его правой рукой. В часто посещаемых им солдатских лагерях он вел себя властно и деловито, что очень нравилось его друзьям и крайне раздражало Тальена и его клику, тем более что сентенциозные фразы, срывавшиеся с его губ, очевидно, были отголоском прежних речей Робеспьера в Конвенте.
Но был еще и Кутон, олицетворявший сарказм и пренебрежение, обожавший дразнить Тальена агрессивными выпадами, на которые тот отвечал откровенной лестью. Пламенный юный демагог Сен-Жюст и полупарализованный фанатик Кутон толкали своего вождя к образованию триумвирата, с Робеспьером в качестве диктатора. Беспомощного калеку забавляло наблюдать, как далеко зайдут Тальен и его коллеги, согласившись на столь чудовищный проект.
Шовелен же говорил очень мало и почтительно слушал остальных. Немногие оброненные им слова только подчеркивали его унизительное пресмыкательство перед присутствующими.
А прелестная Тереза, царившая над маленьким собранием как богиня, слушавшая болтовню простых смертных, сидела по большей части тихо, на единственном в скромной квартирке изящном предмете мебели. Она постаралась устроиться в розовом свете лампы, чтобы он наиболее выгодно освещал ее лицо и фигуру. Время от времени она вставляла одно-два слова, но все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы не сказать лишнего. Беззастенчивая лесть будущего мужа, его очевидный страх перед идолом, его постыдная трусость, готовность ползать на коленях перед Робеспьером вызывали на ее губах легкую презрительную улыбку. Но она не укоряла и не поощряла его. А когда Робеспьер казался польщенным неумеренными похвалами Тальена, довольно вздыхала.
Сен-Жюст, выразитель идей Робеспьера, первый придал разговору серьезный оборот. Комплиментам, лести было отдано должное; банальности, пылкие фразы о стране, интеллектуальной революции, свободе, чистоте идеалов и так далее исчерпали себя. Превознесли также блестящий ум, придумавший братские ужины.
Именно Сен-Жюст затронул тему безобразного скандала на улице Сент-Оноре.
Тереза Кабаррюс, пробудившись от царственного безразличия, мгновенно встрепенулась.
— Юный изменник! — негодующе вскричала она. — Кто он?! Каков собой?
Кутон дал краткое и довольно точное описание внешности Бертрана. Он своими глазами видел богохульника — так называли Бертрана в этой тесной компании приспешников и сообщников — целых пять минут и, несмотря на обманчивый и мерцающий свет, постарался изучить его черты, хоть и искаженные яростью и ненавистью, и теперь был уверен, что снова его узнает.
