Эйнар заметил тень сомнения, отразившуюся на лице Харальда при упоминании Торира, и продолжил свой рассказ с удвоенной силой:
– Да, Торир Собака, один из убийц Олава конунга. Тем ценнее его свидетельство! Ты, Харальд, должно быть, видел, как конунг ранил Торира в кисть. Потом кровь убитого конунга попала на раненую кисть. И что же? Ториру даже не пришлось перевязывать глубокую рану – так быстро она зажила. Торир Собака сам рассказал об этом чуде, когда святость Олава стала явной для всех. Он стал первым из врагов Олава, признавшим его святость. За первым чудом последовало второе. Скажи, Харальд, что произошло с телом твоего брата?
Перед мысленным взором Харальда пронеслись картины, навсегда врезавшиеся в его память: умиротворенное лицо Олава, как будто заснувшего на минуту; серебряные дирхемы, положенные на веки брата; грубый гроб, наспех сколоченный бондами. Он поник головой и грустно пояснил:
– Бонд Торгильс и его сын Гримм увезли гроб с телом брата в Нидарос, чтобы похоронить его по христианскому обычаю. Однако епископ Сигурд, приспешник Кнута Могучего, приказал утопить гроб во фьорде.
– Все так думали! – громко воскликнул Эйнар Брюхотряс. – Все так думали и проклинали епископа Сигурда. Видя всеобщее недовольство, он поспешил уехать под крыло Кнута Могучего в Энгланд. Вместо него епископом был поставлен Гримкель, благочестивый служитель Господа. Став епископом, он приехал в мою усадьбу. Я радушно принял его. Мы беседовали о многом, в том числе о том, как освободить страну от гнета данов. Мы во всем пришли к согласию и начали действовать. Епископ сказал, что открытые мощи Олава конунга сплотят наш народ в борьбе с данами. Я сомневался, что глубокий фьорд отдаст святое тело. Но благочестивый служитель Господа не знал колебаний. Он вызвал из Стикластадира бондов Торгильса и Гримма и спросил их, что в действительности произошло с телом Олава. Не ведаю, какими сильными словами он убеждал упрямых бондов, только они поддались и открыли правду. Оказалось, что Торгильс имел опаску, что епископ Сигурд, как ненавистник конунга, откажет в погребении. Поэтому хитроумный бонд спрятал святое тело конунга под доски палубы, а на палубу поставил гроб, набитый камнями. Когда люди епископа выбросили гроб, ко дну пошли одни лишь камни. Что же касается тела конунга, то Торгильс ночью проплыл вверх по реке и похоронил его, как сумел, на песчаном холме. Затем бонды сровняли землю так, что могилы нельзя было заметить, и закончили свое доброе дело до рассвета.
Эйнар Брюхотряс поведал, как они с епископом и множеством христиан и язычников, жаждущих узреть чудо, отправились на песчаный холм и начали рыть землю в месте, указанном бондами.
– Гроб был зарыт неглубоко и почти сам вышел из песка. И что вы думаете? – с торжеством вопрошал Эйнар. – Со дня тайного погребения Олава прошло двенадцать месяцев и пять дней, а гроб был совсем как новый, будто его только что обстругали.
Так говорил Эйнар Брюхотряс, но он многое упустил. Добавим к его словам неоспоримые свидетельства бывших язычников, обращенных в истинную веру благодаря чудесам, свершившимся после открытия гроба Олава святого. Когда епископ Гримкель подошел к гробу, из него разнеслось райское благоухание. Епископ открыл лицо конунга. Оно совсем не изменилось, и щеки розовели, будто конунг только что уснул. Но те, кто видел Олава конунга, когда он пал, заметили в нем перемену. У него отросли волосы и ногти, почти так же, как если бы он еще продолжал жить в этом мире. Все норвежцы пали на колени, тогда как датчане пытались оспорить великое чудо. Об этом хорошо знал Эйнар Брюхотряс, и лучше его не расскажешь:
– Альвива, мать конунга Свейна, от которой исходит все зло в Норвегии, разверзла свои греховные уста: «Удивительно долго не разлагаются трупы в песке. Если бы он лежал в земле, такого бы не случилось». Я не утерпел и велел Альвиве немедленно замолчать и стал поносить ее последними словами. И столь громким был ропот народа, вставшего на мою сторону, что мать конунга стерпела обиду и удалилась вместе с данами.
Епископ Гримкель по единодушному решению всего норвежского народа объявил, что Олав конунг – святой. Затем гроб с телом конунга внесли в церковь Клеменса и поставили над алтарем. Гроб обернули шелковой тканью, а сверху покрыли дорогими коврами. Эйнар Брюхотряс завершил повествование:
– Ныне епископ Гримкель радеет о святых останках Олава конунга. Он стрижет ему волосы и ногти, ибо они продолжают расти. Сигват Скальд сочиняет «Поминальную драпу об Олаве святом» и уже спел несколько вис:
Солгу ль? У Олава досель не истлела
Прядь, что росла в Гардах.
Светел был челом он.
Болезнь снял с Вальдамара.
Побледневшая Ингигерд вскрикнула и схватилась за сердце. Ярицлейв Мудрый повернулся к супруге. Сначала Ингигерд не могла произнести ни звука, затем, справившись с сильным волнением, заговорила прерывающимся голосом:
– Мой господин, ты помнишь дружинника Вальдемара, исцеленного Олавом?
Ярицлейв Мудрый качнул головой в золотой диадеме:
– Володьку Шалого? Он хмельным делом свалился с коня и сильно расшибся. Помню, Олав посмеялся над дурнем и велел намазать его свежим навозом с ног до головы. Володька вскоре оправился. Недаром говорят, что пьяному море по колено!
Ингигерд с жаром возразила супругу:
– Разве один Вальдемар получил исцеление от рук Олава? У вдовы посадника Марены сын страдал от нарыва в горле. Она просила меня дать ее сыну снадобье из трав, но ничего не помогало. Тогда я послала ее к Олаву. Она пришла к нему и сказала, что ее сын при смерти. Конунг ответил, что он не лекарь и что ей надо обратиться к лекарю. Тогда она призналась, что пришла по моему совету. Олав не мог отказать мне. Он осмотрел мальчика, потом взял кусочек хлеба, размочил его и положил крестом себе на ладонь. Потом он положил этот кусочек хлеба мальчику в рот, и тот его проглотил. У него сразу прошла боль, а через несколько дней он совсем выздоровел. Мать мальчика и все мы думали, что у Олава просто искусные руки, какие бывают у тех, кто владеет ремеслом врачевания. Но сейчас ясно, что исцеление было подлинным чудом. Эйнар, когда ты вернешься в Норвегию, возвести всем, что свои первые чудеса святой Олав совершил в Гардах.
Выслушав супругу, Ярицлейв Мудрый обратился к Эйнару Брюхотрясу:
– Ты поведал нам много чудесного, что не сразу охватишь слабым человеческим разумом. Мы поразмыслим над сказанным и посоветуемся со святыми мужами-черноризцами. Сейчас же приглашаю вас на трапезу. Подкрепи силы и освежи свое уставшее горло.
Рыжий толстяк с благодарностью принял приглашение конунга. Гостей усадили за стол. Ингигерд, взволнованная известием о том, что ее бывший жених оказался святым, велела подать лучшее греческое вино, бережно хранившееся в княжеских подвалах. Ярицлейв отпил из братины, потом слуги поднесли братину следующему по знатности – Магнусу. Мальчик сделал маленький глоток, слуги подали братину Харальду. Он обдумывал услышанное и незаметно осушил сосуд, так что сын ярла Рёнгвальд, принявший братину после него, довольствовался каплей вина на дне. Греческое вино не развеселило Харальда. Он сидел хмурый и молчаливый, в то время как все вокруг, перебивая друг друга, толковали о чудесах, совершенных Олавом. Каждый вспоминал что-то свое, свидетельствующее о святости конунга. Даже слуга, носивший братину с вином, рассказал, как однажды в воскресенье Олав сидел задумавшись и выстругивал что-то из деревяшки.
