— Вы сказали, что хотели бы продолжить труды Уилкинса. Какие именно? Полёт на Луну или?..
— Философский язык, — произнёс Лейбниц, словно другого ответа и быть не может.
Он знал, что Даниель участвовал в проекте, и воспринял вопрос как знак, что тот не очень этим гордится (что было верно). Теперь у Даниеля закралось подозрение: может быть, философский язык обладает какими-то достоинствами, которые он по тупости не разглядел?
— Что ещё с ним делать? — спросил Даниель. — Вы хотите предложить какие-то усовершенствования? Дополнения? Перевести работу на немецкий?.. Вы качаете головой, доктор, — так что же?
— Я учился на законника. Не пугайтесь так, мистер Уотерхауз, в Германии это вполне уважаемая профессия. Помните, что у нас нет Королевского общества. Получив степень доктора юриспруденции, я поступил на службу к архиепископу Майнцскому, и тот поручил мне привести в порядок законодательство. Это настоящая Вавилонская башня — смешение римского, германского и местного права. Я решил, что нет смысла подлатывать его на скорую руку; надо свести всё к неким основным концепциям и начать с первопринципов.
— Я понимаю, как философский язык поможет разобрать всё до основания, — проговорил Даниель, — но чтобы отстроить здание заново, вам потребуется нечто иное…
— Логика, — сказал Лейбниц.
— У высших приматов, составляющих Королевское общество, логика не в чести.
— Потому что они ассоциируют её со схоластами, мучившими их в университете, — терпеливо произнёс Лейбниц. — Я о другом! Под логикой я разумею евклидову логику.
— Начать с неких аксиом и объединить их по определённым правилам…
— Да… и выстроить систему законов, столь же доказуемую и непротиворечивую, как теория конических сечений.
— Однако вы недавно перебрались в Париж, если я не ошибаюсь?
Лейбниц кивнул.
— Часть того же проекта. По очевидным причинам мне следовало усовершенствоваться в математике, а где это делать, как не в Париже? — Он нахмурился. — Вообще-то была и другая причина — архиепископ отправил меня с некоторыми предложениями к Людовику XIV.
— Так вы не в первый раз соединяете натурфилософию с дипломатией?
— И, боюсь, не в последний.
— Что же за предложения вы изложили королю?
— Вообще-то я добрался только до Кольбера. А предложение было такое: чем воевать с соседями, Франция могла бы предпринять поход на Египет и основать там империю, грозя туркам с левого фланга — из Африки, — что заставило бы тех оттянуть войска с правого фланга…
— Христианского мира.
— Да. — Лейбниц вздохнул.
— Мысль… э… дерзкая, — проговорил Даниель, тоже становясь дипломатом.
— К тому времени, как я прибыл в Париж и добился аудиенции у Кольбера, Людовик уже вторгся в пределы Голландии и Германии.
— А замысел хорош.
— Быть может, его воскресит какой-нибудь грядущий французский монарх, — пожал плечами Лейбниц. — Для голландцев последствия были ужасны, для меня — благотворны. Я мог, не отцеживая более дипломатических комаров, отправиться в дом Кольбера на рю Вивьен, чтобы потягаться с философскими исполинами.
— Я уже отчаялся с ними тягаться, — вздохнул Даниель, — и теперь лишь плетусь у них в хвосте.
Они прошли весь Стренд и сели в кофейне, выходящей окнами на юг. Даниель развернул арифметическую машину к свету и осмотрел колесики.
— Простите, доктор, это исключительно для разговора или?..
— Пожалуй, вам стоит вернуться и спросить Уилкинса.
— Упрёк принят.
Они пригубили кофе.
— Епископ Честерский был в определённой степени прав, говоря, что её мог бы построить Гук, — сказал Даниель. — Несколько лет назад он беззаветно служил Королевскому обществу и тогда построил бы. Теперь он беззаветно служит Лондону, и почти все его часы собирают ремесленники, за исключением тех, что предназначаются королю, герцогу Йоркскому и другим высокопоставленным лицам.
— Если бы я объяснил мистеру Гуку важность этой машины, уверен, он бы за неё взялся.
— Вы не знаете Гука, — возразил Даниель. — Из-за того, что вы немец и у вас обширные связи за границей, Гук решит, что вы принадлежите к клике ГРУБЕНДОЛЯ, которая в его воображении столь непомерно велика, что французское вторжение в Египет — лишь малейшая из её задач.
— ГРУБЕНДОЛЬ? — переспросил Лейбниц и, раньше чем Даниель успел объяснить, продолжал: — А, ясно, анаграмма фамилии «Ольденбург».
Даниель стиснул зубы, вспомнив, сколько времени потребовалось ему, чтобы разрешить эту головоломку.
— Гук убеждён, что Ольденбург крадёт его изобретения — пересылает за границу в шифрованных письмах. Что хуже, он видел, как вы сошли с лодки и получили письмо от небезызвестного голландца. Он захочет знать, в какие континентальные интриги вы замешаны.
— Я не скрываю, что мой покровитель — архиепископ Майнцский, — запротестовал Лейбниц.
— Мне казалось, вы назвали себя лютеранином.
— Я и есть лютеранин. Одна из целей архиепископа — примирить две церкви.
— Здесь бы мы сказали: более чем две, — напомнил Даниель.
— Гук религиозен?
— Если вы спрашиваете: «ходит ли он в церковь», то ответ — нет, — сказал Даниель. — Однако если вы хотите узнать, верит ли он в Бога, то я бы ответил: «да»: микроскоп и телескоп — его церковные витражи, анималькули в капле собственной спермы и тени Сатурнова кольца — небесные видения.
— Так он вроде Спинозы?
— Вы хотите сказать, из тех, для кого Бог — не более чем Природа? Сомневаюсь.
— Чего хочет Гук?
— Он день и ночь занят проектированием зданий и прокладкой улиц…
— Да, а я занимаюсь реформированием немецкого законодательства, однако это не то, чего я хочу.
— Мистер Гук строит различные козни против Ольденбурга.
— Но не потому, что хочет?
— Он пишет статьи и читает лекции…
Лейбниц фыркнул.
— Менее десятой части того, что он знает, изложено на бумаге, не так ли?
— Гука плохо понимают, отчасти из-за странностей, отчасти из-за скверного характера. В мире, где многие отказываются верить в гипотезу Коперника, некоторые самые передовые идеи Гука, будучи обнародованы, могли бы привести его в Бедлам.
Лейбниц сощурился.
— Алхимия?
— Мистер Гук презирает алхимию.
— Отлично! — выпалил Лейбниц, позабыв про дипломатию, — и ужасно смутился, испугавшись, что Даниель сам окажется алхимиком.
Даниель успокоил его, процитировав из Гука:
