Она могла попасть в беду. Хотя более вероятно, что, в худшем случае, у нее просто ничего не получится. Сейя училась летать по-своему. Конечно, в конце концов ей помог брат. Но ведь Гуннхильд теперь знала больше, чем Сейя. К тому же Гуннхильд не собиралась отправляться в такой дальний путь; она намеревалась просто покружиться над землей где-нибудь поблизости. Она усмехнулась. Что сказали бы волшебники, если бы узнали, что ее девичество никогда не достанется ни одному из них?
Они показывали ей, как сделать фигурку, хотя и не позволили заготовить какой-либо материал для того, чтобы самой создать нужный амулет. В тусклом свете ее пальцы лучше, чем глаза, знали, что следует делать. Гуннхильд пела нужную магическую песню, связывая перья в грубое подобие птицы при помощи нитки, которую тоже достала из сундука. Взяв фигурку в левую руку, она раскинула руки в стороны и принялась танцевать на месте, оставляя землю, поднимаясь в небо. Она визгливо запела вторую заклинательную песню. Ей следовало полностью сосредоточить на ней свои мысли, думать только о повышениях и падениях звука, пока она не расстанется полностью с собой.
Когда внутреннее чувство подсказало ей, что пришла пора, она поддернула юбки, стала на колени на веревку и съела грибы. Потом она продолжала раскачиваться и петь в этой коленопреклоненной позе.
Она опасалась бить в бубен, как это делали ноай'де. Она еще не поняла его главной силы. Но ведь и у Сейи не было никакого бубна. Вместо него она использовала боль; это боль освобождала ее душу от власти плоти. Гуннхильд вовсе не хотела прикладывать к телу горящие уголья, чтобы кожа на всю жизнь осталась изуродованной следами от ожогов. Узлы, хотя будут действовать медленнее, тоже должны причинить вполне достаточную боль.
Под тяжестью ее тела узлы глубоко врезались в кожу. Она сосредоточилась на боли, позволила ей становиться все сильнее и сильнее, сливая воедино песню, движение и пищу троллей, пока они не превратились в единственную реальность, а она сама и дом оказались не более чем тенью в сновидении.
В голове у нее вдруг дружно зажужжал немыслимо огромный рой огромных пчел. Она почувствовала, что ее несет, словно в водовороте.
Она летела с ветром и принадлежала ему. А ветер пронзительно выл и нес ее по небесам. Его ледяные кулаки толкали ее, словно желали разорвать в клочки, наподобие одного из тех облаков, среди которых она летела. Далеко-далеко внизу слышались звуки невидимой за торопливо налетающими туманами всемогущей мельницы и песни великанш, крутивших ее рукоять.
Властью над происходившим обладала не сама Гуннхильд, а та сила, которую она впустила в свое существо. Она распространилась вширь, выхватила из ветра несколько клочков тумана и обернула их вокруг души Гуннхильд. Превратила их в крылья, тело, клюв, маленькие ножки. В небе понеслась ласточка.
Когда она спустилась под облака, земля развернулась под ней, поражая шириной окоема и ясностью очертаний. Гуннхильд видела раскинувшиеся леса, горы, острова и обрамлявшее все это морщинистое серое море. Она летела с ветром и искала, сама не зная чего.
На границе между водой и небом зачернелись какие-то точки. Она устремилась туда.
Четыре стройных корабля двигались к югу. Последний был разбит и потрепан — вероятно, захвачен у противника, — а остальные сверкали яркими красками, надменно задирали над водой одинаковые носы, украшенные драконьими головами. Паруса были полны ветра, форштевни пенили воду, туго натянутые снасти дрожали. Ей показалось, что она слышит скрип обшивки и ощущает на губах вкус пены, которую ветер срывал с белых гребней волн.
Гуннхильд в облике ласточки подлетела поближе. Моряки заметили ее и принялись изумленно указывать друг другу на птичку. Один, выше ростом, чем большинство викингов, стоявший возле мачты драккара, откинул с головы капюшон плаща.
Ветер взметнул темно-русые волосы над лицом с резкими точеными чертами. Он не кричал и не показывал в небо пальцем, наподобие остальных; его взгляд, следивший за ласточкой, был неподвижен, как у змеи.
Гуннхильд сразу же узнала его, хотя они виделись девять лет назад.
Ведь она, только собираясь на поиски, уже откуда-то знала, что он приближался к Стрим-фьорду.
Ласточка поймала крылышками ветер и повернула к югу. Стрим-фьорд, безмолвно кричала она высокому моряку, поворачивай в Стрим-фьорд, там тебя ждет твое счастье!
Корабли скрылись из вида. Издали до нее донесся чей-то крик. Ласточка стремглав неслась своей дорогой.
Гуннхильд очнулась. Язычки пламени в лампах трепетали, тени метались по отгороженному углу. Она ощущала себя в тисках кошмара.
Стряхнув с себя это ощущение, девушка, преодолевая боль, поднялась на ноги. Никогда больше не удастся ей с такой легкостью совершить подобное деяние; впрочем, и пробовать повторить его она будет совсем нечасто.
И все же ей это удалось. Удалось даже много больше того, что она могла предвидеть. Надежда озарила ее мысли, словно сверкнувший на солнце стальной клинок, вынутый из ножен.
Она отвернулась от этой вспышки. Сейчас, когда она была в одиночестве, ей следовало думать, что же делать в том случае, если то, чего она жаждала всей душой, обратится в явь.
XVI
Корабли вошли в Китовый пролив. Команды сняли паруса, опустили мачты на подпорки и взялись за весла. Ветры здесь были слишком уж своенравными. Кроме того, лишь очень немногим из моряков доводилось прежде бывать в здешних местах, и никто из них не знал эти воды достаточно хорошо. Повсюду могли таиться рифы и мели. Когда начала сгущаться ночь, они бросили якоря под защитой небольшого островка в песчаной бухте и улеглись спать в кораблях, не сходя на берег, словно по-прежнему были далеко в море.
Утром они достигли восточной оконечности устья Стрим-фьорда и повернули на запад. Течение проходило между островком, лежавшим прямо по носу, и островом Кита, остававшимся справа, так что кораблям приходилось жаться к материковому берегу. В заливе гулял сулой, гребни волн вздымались вверх и со злобным шипением разбивались о борта. Корабли швыряло, весла громко скрипели в портах; люди ругались. Оба берега были низкими, на фоне темных елей угадывались голые ветви лиственных деревьев. Впереди же поднимались крутые холмы, покрытые снегом. Оттуда снова и снова налетали мощные порывы сырого ветра, словно пытавшиеся не пустить корабли к берегу. Солнце пряталось в туманной дымке. За кормой поднимались темные облака, укрывавшие проливы и шапки островов.
Торольв махнул рукой назад.
— Не нравится мне это небо, — сказал он. — В это время года такого быть не должно.
Они с Эйриком стояли на баке корабля. Голова дракона возвышалась на одном уровне с их головами, пугая грозным оскалом любых противников или демонов, которые могли бы оказаться поблизости. Другие корабли двигались далеко в стороне, чтобы два судна не могли случайно налететь на одно и то же препятствие. Свободные от гребли дружинники прохаживались по кораблю, не обращая внимания на беспорядочную качку, но при этом каждая пара глаз внимательно разглядывала берега.
