— Замечу пану, обрушиться на виноватого легче всего, — заслонил Дмитрия от щепетильного воина первым Бучинский. — А поставьте так: какой цивильный властелин препятствует обогащению собственных граждан? Уже известно, чем состоятельней податной смерд, тем богаче и его хозяин.
— Я — жолнер, пане, а не эконом, — выпучил глаза Дворжецкий, — и никак не разберу, много ли разживется государство оттого, что у него крадут?!
— Сметливый и проворный человек, — отвечал полковнику Бучинский, при этом оборачиваясь поочередно ко всем, — каковы большинство людей простого звания, пустит сразу же злотые в дело, шире развернет свой торг, и государь, взыскуя подати с прохвоста, вернет потерю не один раз. А то какой-нибудь рубиновый черпак или брелок ползалы озаряет зря, ждет, когда владетель зайдет причаститься от него разок в году или отправит в честь каких-нибудь крестин дальнему брату-королю даром.
Советники погукивали по-совиному в согласии, но все не размыкал серебряные брови над чистотой глаз пан Дворжецкий, и царь, отложив камею Иова, начал прислушиваться к разговору.
— Да все большие состояния Европы имеют в основании разбой, — продолжил Ян. — Плавают отчаянные головы — татары по степям или пираты морем — пьют кумыс с грогом да побивают картечью своих и чужих. Так делают деньги. А потом пожилой флибустьер сходит без шума на берег, заводит вкусную таверну, мануфактуру в тысячу станков…
— Безусловно, оно так и есть, — поддержал с чувством служилый князь Рубец-Мосальский, тоже хранивший предания о своих пращурах — ночных кошмарах вотчинных князей. — Сын этого татя в наследном удовольствии уже не виноват, а внук и знать не будет… какой мотыгою делан виноград деда его.
— Как хорошо, плавно, Господи, как по Писанию! — умилялся тихо рядом дьяк Сутупов, знавший, что все аллегорические велеречия ведутся от книги об одной теплой стране. Наконец и взор Дворжецкого смиренно помутился. Блуждавший в стороне от прения старик, нянчивший некогда в люльке царевича, шарил ферязью по граням бархатных скамеек, мягко трогал витые шандальцы пальцами. Он эту палату помнил со времени Грозного, когда такие птицы, как Сутупов и Рубец-Мосальский, не говоря уже о борзых полячках, и ступить не смели на порог Великих Теремов. Конечно, молодая шуба чище державу метет, чаще шепчет государю дело. То все знает шубоносец древний, а все-таки положит свой веский рукав поперек.
— Время Божие, знамо, сором заровняет и худо убытка в прибыток добра обратит, — заговорил, будто сам для себя, Богдан Яковлевич Вельский (издали, но низкий голос оружничего, только пряча лишний гул в замшу стенок, шел ясно к каждому). — Но вот строил я пять лет тому прочь крепость цареву на казачьем рубеже, и казенные ленивцы мужички мне сперва сплавили из какого-то болота тленный лес. Само собой, я тот народ — под плети скоренько и заново в работу: одолевать ладные дерева. А времени-то, слышь ты, а коней-тяжеловозов жаль: я тот топляк сваями в берег и врой. Вижу, косогор тамошний и без опор твердо глядит, сверху наклал еще белого буту и на таковой подошве уже тын из отменного дуба вознес. А теперь, братцы думцы, спрошу вас: слыхивали вы, как разливается речка Ныр?
— Воображаем, пан оружничий, — нетерпеливо ответил Бучинский, — но не возьмем в толк, при чем здесь разливы Нила, коли ты городил острог на Северном Донце?
— Так вот, веришь ли, мой пан без чин, тая самая мысль и меня тогда утешила, — преувеличенно порадовался Вельский. — А русской весной — ну как обычно, нежданно-негаданно! — воды взыграло да закрутило ключами ручьи — все гнилые сваи зажевало, и мой бережок поехал вниз. Тут и верхние стрельницы зубы в стыках расценили — все, по бревнышку, скатились в воду — туда же, отколе плотами пришли. Коли пытолюбству вашему надобен делу венец — вот он, простой: дабы зряшностью трат не попасть на Борисов правеж, мне, беспортошному, пришлось своей копеечкой и личным мужичком до ума тот тын тянуть. Что ж, дотянул гоже, — между сутью заметил старик, — суть не в том. А вот хоть наперво и оплошал да потом поиздержался, но доказал себе примерно — на гнилой основе добрых стен уже не свесть.
— Пример пана — одно дерево, — заговорил наконец-то Бучинский, давно державший начеку язык. — От какого гнилья в основании общества остерегает пан зодчий? В нашем-то случае в фундамент поступили вещи из лучших каменьев и золота!
Богдан Бельский посмотрел на Яна с диким пониманием, как на дальнюю иноязыкую родню. Быстро повел глазом на царя. Но Дмитрий стоял к окну лицом, тело и лоб уперев в стрельчатый свод: его крутой отвлеченный затылок можно толковать, как кому угодно, никому не понять правильно.
— А завидую я вам, — молвил Дмитрий позднее, гуляя вдоль разубранных стен и сундуков Оружейного покоя в сопровождении Бучинского. — Каждый нашел по себе дело. Кто спорит о нравах, кто взбрасывает недруга на дыбу, кто на дыбе трещит… — все заняты. Один я…
— Твоя ли милость жалуется? — подхватил Ян, внимательно по ходу палаты выбирая оружие по себе. — Уж старый дворик Годуновых моего царя не занимает?
Облюбовав два легких клинка, Бучинский завращал их всячески в руках: всполохами выстлался огонь каменьев и речений из Корана на черненой стали.
— Янек, сам знаешь, ты мне как брат, — с душою выговорил государь. — Но этот старый дворик не твое свинячье дело.
— Бардзо дзенкуе, цесарь сердца моего, — с лету остановил сабли, словно врубив мертво в воздух: принял рыцарскую стойку обороны Ян. — Но цесарь еще попривыкнет к мысли, что каждый его частный шаг суть дело всех: от щенка последнего псаря до родовитых сук на вотчинных гербах…
Дмитрий махнул вяло перед собой булавой, посеребренной между золотых колючек.
— Малакуйтесь
[135] у высочайших почивален. Мне скучней в них от того уже не станется.
— А наши новые друзья, поди, толкуют, что их царь ночами сладко утружден… — отступая перед булавою друга, из-за своих мечей продолжал ненавязчиво Ян.
Дмитрий хотел вдарить палицей об пол, но придержал ее — рынды сбегутся на звук.
— Сам!.. Помолчи. Знаешь, что я не насильник и дела мои в том теремке — неподвижные.
— Мне-то известен надежный обычай рыцаря-царя. — Быстро отшагнув назад, Ян как бы вышел из боя — расслабленно оперся на мечи. — Но наши новые друзья… Все эти полуживотные с бородами диких туров, ползающие зимой и летом в длинношерстных одеялах… Эти друзья едва ли в состоянии поверить, что молодой, в полном достоинстве мужчина, всегда имея над прелестницей всю власть, способен в то же время саму панну не иметь!
— И что делать? — косо ссутулился Дмитрий над тяжелеющей помалу булавой.
— Выходы есть, Димитр…
Солнечные лучики, пробравшиеся и в этот чертог, защекотали золотом усы Яна, не то мешая, не то радуясь всему, к чему он вел.
— …Свести бы хоть с местных палат. Хоть к Рубцу-Мосальскому на ближний двор. Уж пускай служилый греховодником слывет!
