По словам Мура, когда Носса входила в состав британской империи, хотя и называлась колонией, на острове царил строгий порядок. Королевский губернатор правил железной рукой.
После революции же начались проблемы и беспорядки. Оно и понятно, воевать не работать. Как только бывшие белые хозяева перестали терзать несчастных местных жителей непосильной работой по благоустройству острова, тот пришел в упадок. Сады не чистились, улицы не мылись, мусор не вывозился, дома не подкрашивались, банки и магазины перестали слаженно и четко работать, госпиталь закрыли. Появились наркотики, банды, а безопасность с благоустроенностью канули в Лету.
Революционеры поостыли и милостиво вернули часть домов и банков бывшим владельцам – за деньги. Со временем и с помощью все тех же «гадких европейцев» на острове возобновился порядок, открылись гостиницы, и Носса превратилась в один из средних курортных островков, которых и не пересчитать на мировой карте.
Когда я увидела особняк Маркони, то не смогла сдержать возглас восхищения. Дом, знававший и лучшие времена, все еще выглядел внушительно.
Мур распахнул чугунные литые ворота, и за ними оказались ухоженные клумбы с яркими цветами и оливковыми деревьями. По широким, белым от солнца ступеням террасы мы вошли в знойную духоту холла.
Пробиваясь через цветные витражи окон, полуденные лучи солнца теряли свой накал и расплескивались миллиардами разноцветных брызг по выбеленным стенам и потолку. Рассохшийся деревянный пол поскрипывал от жары. Мур раскрыл жалюзи в комнате слева, и в нее ворвался пронзительный запах цветущих под окнами магнолий.
– Вот это да, – прошептала потрясенно я, останавливаясь перед полукруглой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж и опуская на пол сумку. – Никогда не видела такой красоты!
– Дому почти сто лет, – послышался голос Мура из залы. – Маркони выкупил его у родственников губернатора. Семье надоело жить вдали от шумного Лондона в глуши тропиков.
На втором, еще более роскошном этаже, Мур показал мне спальню – огромную светлую залу. Я кинула вещи на все еще кипенно-белое покрывало и довольно оглянулась: а поработители-то жили совсем недурно!
Несколько часов спустя мы расположились внизу, в залитой тропическим солнцем и насквозь продуваемой жарким бризом, «бальной» зале. Туда же мы перетащили несколько огромных коробок с документами с чердака. (Если бы кто мог себе представить, как я устала от пыльных чердаков и коробок за последние два дня!)
На чердак мы попали через третий этаж – туда вилась узенькая деревянная лесенка. Я как будто попала в другой дом – ничего общего с элегантностью и размерами увиденных ранее парадных помещений и спален.
– А что здесь? – ткнула я пальцем в темные ступеньки справа от дверцы, ведущей на чердак.
– Там пыточные комнаты для рабов, – спокойно ответил Мур.
– Что?! – наверное, я ослышалась.
– Каждая уважающая себя белая семья просто обязана была иметь в доме камеры пыток для слуг. Знаешь, почему Маркони никогда подолгу не жил здесь? – таинственно поинтересовался Мур.
– Почему?
– Души замученных рабов никогда не покидали дом. В полночь до сих пор можно услышать, как они ходят, разговаривают, стонут… Не каждый, знаешь ли, сможет выдержать подобные представления…
– И ты их видел? – обморочным голосом поинтересовалась я.
– Ага, – беспечно отозвался Мур и обмел паутину с чердачной двери. – Когда приезжал сюда с бабушкой. Даже привык к ним. Некоторых помню по именам. Вот вытащим коробы с чердака, покажу тебе камеры. И пыточные инструменты. Очень интересно.
– Нет! – взвизгнула я и стала пятиться к лестнице. – Не хочу!
Мур прислонился к дверному косяку и расхохотался в голос. Он даже всхлипывал от смеха. Я со страхом смотрела на него и не могла понять, что же его так развеселило. Мой отказ полюбоваться пыточными инструментами?
Наконец он выдохнул:
– Лиза, ты доверчива, как ребенок. На третьем этаже, так называемых антресолях, в викторианской Англии строили спальни для прислуги и детей. Я тоже жил здесь мальчишкой, моя спальня под самой крышей. Жарко там было всегда до одурения. Неужели ты веришь в бред о пытках рабов? – Мур тянул меня за собой на темный чердак, все еще смеясь. – Первый этаж – приемный. Третий – для детей и слуг, а второй, самый удобный – для взрослых. Я решил, что лучше занять их, в них будет не так душно ночью.
Я сердито посмотрела на него и полезла вверх по скрипучей винтовой лестнице. Надо же – пыточные камеры. Глупые шутки!
Чердак оказался завален разным барахлом, у меня сразу засвербело в носу и горле. Обливаясь потом, мы выволакивали тяжеленные коробы на свет и рассматривали их содержимое на более прохладной лестнице. Наконец обнаружили то, что искали – три ящика с пометкой «Сеньор Маркони Файя – документы, Европа» и, пыхтя, как носороги, потащили это вниз.
Мур рассчитывал провести в Носсе два дня, но мне не верилось что за оставшиеся 48 часов мы сможем перелопатить такое огромное количество информации и, главное, найти бесценные письма последнего русского царя.
Оттащив последний короб, Мур исчез.
Я спустилась на один пролет вниз и вытерла о шорты грязные руки. Устало присела на верхнюю ступеньку парадной лестницы и прикрыла глаза. Какой странный дом, подумалось мне. Похоже, он задремал в прошлом веке, когда дамы носили длинные платья и высокие прически, а мужчины умели укрощать диких коней и строить усадьбы на неизвестных цивилизации тропических островах.
В холле прозвенел дверной колокольчик, и его трель странно прозвучала в тишине пустого дома. Я встала и склонилась над перилами – на пороге стоял улыбающийся Эд. Вот уж кого я совсем не ожидала увидеть! Откуда он узнал, что мы в Носсе? Мне это не понравилось, совсем не понравилось.
Эд приветливо помахал пухлой ручкой. Я сбежала по полукруглой лестнице на первый этаж и увидела Мура в проеме дверей. У него был очень хмурый вид, но Эд, не замечая его недовольства, вежливо поздоровался со мной и прошел в залу с коробами. Мы – следом за ним.
– О, отлично! – радостно потер руки Эд. – Приступим!
И мы приступили.
Что мы обнаружили в коробах Маркони? Дневники, романы, переписку. Но писем последнего русского императора Николая II в коробах не оказалось.
Эд раздражал меня ужасно. Он не просто «читал» бумаги. Он старался найти подтверждение своей теории, а именно, что в начале XVII века произошла рокировка в престолонаследии и впоследствии – убийство его драгоценной Марины. Мур, по моим наблюдениям, все еще пытался решить для себя: могли ли убийства быть связаны с предположительно украденным раритетом из коллекции Елизаветы Ксаверьены. А мне хотелось просто бесцельно порыться в старинном архиве. В общем, каждый из нас преследовал свою цель, мы не слушали друг друга, сердились и спорили.
Работу осложняло то, что часть писем была написана неразборчивым почерком, многие из них – на французском языке, они передавались Эду. Может, он и хорошо понимал французский, но не имел терпения, и объяснения его носили весьма расплывчатый характер. К тому же все русские книги печатались по правилам дореволюционной грамматики, и я быстро уставала от чтения.
